Всего одна жизнь - [34]

Шрифт
Интервал

Наступает неловкая пауза.

— Какие балки? При чем тут балки? Что это за тон?

Тщедушный впервые поднял лицо от своих рук и посмотрел на меня, словно прикидывая, что я знаю.

— Не обращайте внимания, — мягко и вкрадчиво сказал Петр Васильевич. — Доктор очень устал.

Я видел, что он удивлен и доволен. А Мурзабек стал покрываться красными пятнами.

— Я пойду, Петр Васильевич. Надеюсь, меня еще вызовут к прокурору. Не сунут ведь так сразу за решетку. Вот у него и поговорим… — И вышел.

А потом я в одиночестве сидел в ординаторской — жизнь неслась на отделении своим ходом, — курил и ждал звонка из прозекторской, погружаясь периодически в густой, как белый туман, полусон.


И вот я стою у оцинкованного стола и смотрю на знакомое, удивительно не изменившееся, только пожелтевшее лицо, на аккуратный и такой незначительный сейчас шов на бедре, который совсем недавно я с чувством полного удовлетворения смазывал йодом.

Вскрытие окончено.

— Ничего, как и следовало ожидать, — подводит итог патологоанатом. — При жировой эмболии все покажет исследование препаратов. Я, конечно, и сам посмотрю, но считаю нужным в складывающейся ситуации… отправить кусочки всех органов в областную судебно-медицинскую экспертизу.

Петр Васильевич соглашается. Наш патологоанатом (по совместительству он и судебно-медицинский эксперт) славный дядька. Нередко врачи этой специальности несут в себе задатки непогрешимых оракулов. Это вырабатывается у них, наверное, спецификой работы. Человек, ставящий диагноз по трупу и по данным его исследования, редко ошибается. По крайней мере, опровергнуть его некому. И уж, конечно, этот человек ничем не рискует. Очень соблазнительное и опасное положение. Положение высшего судьи. Однако наш патологоанатом совсем не такой.

По бетонированной дорожке идем к хирургическому корпусу. Накрапывает дождь. Шуршит и качается молодая трава у дорожки, дрожат тонкие нежно-зеленые листки на деревьях.

— Иди-ка домой, говорит Петр Васильевич. — Ты на ходу спишь.

— Это только так кажется.

— Что?..

— Кажется, говорю.

— А-а… И не думай. Твоей вины нет.

Я захожу все же в отделение. Во-первых, за сигаретами, которые оставил на столе, а во-вторых, мне вдруг очень хочется глотнуть неразведенного спирта, чтобы прекратилась эта спячка или, наоборот, чтобы сразу свалиться и мертвецки заснуть. Я поднимаюсь в операционную со стаканом и говорю сменившей Нину сестре, совсем еще молоденькой, беленькой и пухленькой, как взбитый крем:

— Налей-ка немного из государственного фонда для обмороженных.

— Откуда? — растерянно переспрашивает кремовая сестра, и глаза у нее округляются. Она в операционной всего месяца три.

— Вон из той банки.

Она колеблется, но все же не решается отказать.

Когда я выхожу из отделения, дождь лупит вовсю. Теплый, очень теплый. Трава и листочки блаженно подставляют ему свои обнаженные тела. И я подставляю лицо.

Спирт остервенело бросается внутри во все стороны. Я вспоминаю, что сутки ничего не ел. Соврал я Нине — не ужинал, не успел. А ведь спирт — он такой, ему только этого и нужно… И неожиданно мне в голову приходит, что если бы не эта дурацкая случайность, если бы Хруст не поскользнулся, если бы не покатились балки, он шел бы сейчас, выспавшись после ночной смены, и подставлял бы свое румяное лицо теплому дождю, как я, как эти травы и деревья. Есть ли у него здесь родственники, жена? Что-то никого я не видел. Возможно, Петр Васильевич беседовал с ними? Или никого здесь у Хруста не было, жил в общежитии? А может быть, сирота? Хорошо бы… А что хорошего? Значит, умер человек, так и не начав еще толком жить. А о жене я у него все же не спросил. И о наследственности тоже. Попадет история к прокурору, а там не анамнез, а, как говорит мой сосед Паша, «голимое стыдовище». Паша очень любит это местное слово «голимое» — голое, одно-единственное. О своей поездке в Крым он, например, говорит так: «А что там хорошего? Голимое море…»

Спирт здорово меня взбодрил. Сон как рукой сняло. Времени — начало четвертого. Иду в собачник. Давно я там не был. Четыре дня. За последние полтора года такого не случалось. После же разговора с московским профессором, видным специалистам по сердечно-сосудистым заболеваниям, после его немного недоверчивого взгляда и слов: «Это очень перспективное дело, попробуйте…» — я вообще осатанел. Так меня все это увлекло. И идеи, и их практическое осуществление. За последние полтора года, с вычетом трех с половиной месяцев на специализацию в Москве и заезд к своим старикам в Питер, не бывало такого, чтобы я больше двух-трех дней кряду не появлялся в собачнике. Если не оперировал сам, то ассистировал кому-нибудь или просто читал в одной из подвальных комнатушек, где оборудовал себе нечто вроде кабинета: стол, стул, старый стеллаж из архива. Туда же я стащил все свои медицинские книги и журналы. Там же написал свою первую и пока единственную статью. Там мне работается лучше, чем дома, в неуютной моей комнате. Мне нравится вслушиваться в звуки собачника: лай, стук больших лап по асфальту, звон карабинов. В одно и то же время вечером слышится ласковый голос «синитарочки Нади», приходящей кормить собак. Мы из своего кармана платим ей за кто десять рублей в месяц. Можно бы и больше, потому что Надя не только исправно два раза в день в любую погоду кормит собак больничными остатками, но и выгуливает, ласкает, балует сахаром. Надо сказать, что собаки, лучше людей чувствующие истинно доброе отношение, любили ее больше всех. Особенно они любили, когда Надя по одной — по две уводила их далеко за ограду в горы. Это для наших собак — в недалеком прошлом свободных бродяг — было, наверное, самой большой радостью в их нелегкой жизни.


Еще от автора Артем Ильич Гай
Незавершенный эксперимент

Дельфинов готовили к проведению эксперимента по выполнению аварийно-спасательных работ в открытом море. С этой целью к двум дрессированным дельфинам по кличке Пират и Эльма добавили несколько «дикарей», недавно выловленных в море. После этого обученные дельфины неожиданно проявили агрессивность по отношению к дрессировщику, с которым они работали несколько лет, а в газетах появилось сообщение, что японские рыбаки уничтожили большое количество дельфинов. Эксперимент оказался под угрозой…


Наследники

Советский инженер Иван Овечкин прибыл в Западную Африку оказывать братскую помощь бывшей французской колонии и поселился по соседству с одиноким немолодым врачом Оноре-Максимилианом Жиро. Поведение врача и его тайные исследования были загадочны. Но после того, как к нему зачастили необычные посетители, ситуация стала тревожной…


Мистификация

Одинокий и немолодой уже врач — Иван Петрович Левин, любил читать фантастику и литературу, посвященную НЛО. Мог ли он предположить, что сам окажется участником необъяснимых событий…



Рефлектор. Исповедь бывшего обывателя

Младший научный сотрудник одного известного института, оказывается похищенным с помощью супер-иглы. Очнувшись среди представителей другой цивилизации он узнает много интересного…,.


Рекомендуем почитать
Я, Эрл и умирающая девушка

Грег Гейнс обыкновенный подросток и, как многие застенчивые молодые люди, старается не выделяться из толпы. Он может стать невидимкой в любой социальной среде. У него есть только один друг, Эрл, и вместе они снимают кино – пародии на классические фильмы культовых режиссеров. Поворотным в жизни Грега становится момент, когда его мама просит возобновить дружбу с подругой его детства – Рейчел Кушнер, у которой недавно обнаружили рак.


В Петербурге летом жить можно…

Новая книга петербургского писателя Николая Крыщука, автора книг «Кругами рая», «Разговор о Блоке», «Ваша жизнь больше не прекрасна» и многих других, представляет собой сборник прозы разных лет – от небольших зарисовок до повести. Эта стильная проза с отчетливой петербургской интонацией порадует самого взыскательного читателя. Открывающий книгу рассказ «Дневник отца» был награжден премией им. Сергея Довлатова (2005).


Белый пиджак ; Люди из тени

В сборнике опубликованы два произведения Игоря Гринькова — повесть «Белый пиджак» и рассказ «Люди из тени», объединенные одной злободневной темой, посвященной проблеме самого распространенного социального зла — алкоголизма и наркомании.


Три коротких слова

Маленькая Эшли меняет приюты и опекунов, становясь все более одинокой и несчастной, все сильнее убеждаясь в том, что она никому не нужна. Порой приемные родители совершенно к ней равнодушны, а порой – безжалостно жестоки. И когда, казалось бы, настает самый счастливый день ее жизни – Эшли хотят удочерить, – она лишь равнодушно произносит три коротких слова: «Я не против». Действительно ли очередная семья станет для нее родной? И услышит ли она когда-нибудь другие три слова: «Мы любим тебя»?


Тонкий вкус съедаемых заживо. История лжи и подлости

Ну, вот и все. Все получилось как нельзя лучше. Цифры и индикаторы на мониторах продолжали биться в своей истерике, но, как говорится, камень с души уже упал… Было начало восьмого вечера, москвичи закрылись, а это главное. Постсоветское финансовое пространство засыпало неспокойно-психопатическим сном. Сегодня Саша наконец-то закрыл эту идиотскую «позу» по рублям. Долбаным российским рублям. Открытая не вовремя и по указке, она начала загонять его во все больший и больший минус. В течение двух недель он ждал, анализируя бесконечные вереницы цифр и графиков.


Гномы к нам на помощь не придут

Израильская писательница Сара Шило до недавнего времени была известна исключительно как автор книг для детей. Но первое же ее «взрослое» произведение, роман «Гномы к нам на помощь не придут», получило очень высокую оценку критиков и читателей и удостоилось престижной литературной премии Сапира. Действие романа разворачивается в приграничном городке на севере Израиля, жители которого подвергаются постоянным обстрелам. В центре драматического повествования — жизнь многодетной семьи, потерявшей кормильца.