Всего один голос - [8]

— Не меньше,— подтвердила Клячкина. Ей нравилось, когда кого-нибудь ругали, разбирали, журили за проступок или двойки.

— Как вам удалось собрать столько людей?

— Если стоящее дело...— Бусла посмотрел на Елену Петровну с жалостью, как взрослый на ребенка.

— За площадку проголосовал совет отряда,— поднявшись с парты и глядя Елене Петровне в глаза, сказал Антон.

— Совет отряда?—удивилась Елена Петровна.— Это что же, новгородское вече? Собрались всем миром и решили?

— Никакого совета не было,— обиженно воскликнула Клячкина.

— Совет был,— уточнил Гришаев, вежливо поглядев на Клячкину через толстые очки.

Елена Петровна, недоумевая, подошла к Антону.

— Кто же на нем присутствовал?

— Я, Шныров, Гришаев.— Антон на секунду замолчал, думая, называть ли Вишнякова, подошедшего чуть позлее.

— Присутствовали все, кроме Клячки-ной!—крикнула Елисеева и язвительно ей улыбнулась.

— Ну что же, решение принято демократическим путем.— Елена Петровна широким шагом направилась к столу.— Завтра чтобы родители явились в школу. Быстренько на стол дневники, Лобов, Елисеева и прочие. А сейчас начнем урок. Вишняков, где наш журнал?

11

— Ж-журнал? — Вадик с трудом оторвался от парты, еще не понимая, отчего вдруг журнал спрашивают именно у него.

— Что же ты молчишь? Вчера, после литературы, я дала тебе журнал, чтобы ты отнес его в учительскую.

— Я? Я? — Вадик побледнел, мучительно пытаясь припомнить, куда девался журнал.— Я отнес...

— Так где же он? Я перерыла всю этажерку. Ну-ка, сбегай поищи сам.

Вадик как ошпаренный вылетел в коридор и только здесь все понял. Журнал он положил вчера в портфель, в тот самый портфель, что бесследно исчез вечером, когда строили коробочку. Проводив Ольгу домой, он долго и бесполезно шарил руками по снегу, вокруг коробочки и ближе к забору, где снег был еще свеж. Он угадал, что портфель кто-то спрятал, такое водилось. И рано или поздно портфель в таких случаях находился. Но журнал...

Сам не зная зачем, Вадик побежал в учительскую. Руки его дрожали. Он опять почувствовал себя маленьким и слабым. Все случившееся вчера показалось сном.

Вначале, когда они с Ольгой не спеша шли вдоль дома, он терялся, зная, что рядом в подъезде Шнырик. Но потом начал рассказывать ей о космических кораблях, которые видел и фотографировал, когда ездил с отцом в Звездный городок, о кольцах Сатурна, вращающихся с разной скоростью, о фильме «Встреча с будущим», что показывали на фестивале...

Ольга слушала, боясь пропустить слово, нечаянно прервать рассказ. А Вадик держался теперь с Ольгой легко, без опаски, вдруг обнаружив, что и ростом она ничуть не выше его.

А потом судьба послала ему гладкий, холодный столб, на который вдруг струсил залезть Шнырик. Взбираясь, Вадик не чувствовал ни окоченевших рук, ни того, что шапка его сбилась набекрень, а потом упала вниз. Ни усталости, ни подозрительного скрипа, слышного при каждом порыве ветра. Он знал: если прожектор зальет светом площадку, уже никто в классе не сможет назвать его трусом.

И вот теперь, едва избавившись от насмешек и унижения, он снова попал в такой скверный, безвыходный переплет.

Вадик добежал до учительской, отворил дверь, осмотрел этажерку для журналов. Журнала на месте, конечно, не было.

Акила, свернувшись клубком, лежал на полу. Если приложить ухо к холодным крашеным доскам, казалось, что под полом кто-то скребется и даже пищит, жалобно, протяжно. Может, мыши?

— Лёх,— окликнул его Шнырик,— ты куда лег? Я же сказал: ближе к двери. Если кто начнет стучать —разбудишь.

Акила не пошевелился, перебираться ему не хотелось — из-под двери тянул сквознячок.

— Акила, ты что, глухой? Что, скажешь, я должен у дверей караулить? — Шнырик вскочил, посмотрел сквозь разрисованное морозом стекло во двор. Там было темным-темно. Поселок словно вымер: ничто не нарушало ночной тишины.

— Думаешь, нас тут найдут? — чиркнув спичкой, спросил Карандаш.

— Не должны,— голос Шнырика дрогнул.— Я ключ у отца не брал. Свой еще летом сделал. А если найдут, мы все равно не откроем, через погреб в сад вылезем.

Шнырик скользнул влево, где чернела дверь на кухню, грохнул крышкой люка.

— Надо к дверям шкаф придвинуть. Акила, что ты разлегся, вставай.

Акила шевельнулся на коврике—делать нечего, придется вставать... Сел по-турецки, тупо посмотрел на оплывший огарок свечи.

Теперь он уже не понимал, отчего согласился бежать вместе с Карандашом и Шныриком на эту пустую, холодную дачу. Шнырик, понятно, обиделся на отца, который решил подстричь его под полубокс. Карандаш убегал из дома уже много раз: для него эти побеги—дело привычное. А он, Акила?

После случайной, в гневе сорвавшейся реплики классной руководительницы, вдруг припомнившей ему старые дела, Акила впал в уныние, вязкое, тяжелое состояние. Ни управлять собою, ни предвидеть последствия своих поступков он уже не мог. Он случайно оказался в доме у Карандаша, когда туда прибежал злой, лохматый Шнырик и предложил укрыться на даче, пожить без школы, без взрослых, без тревог.

Акила подчинился автоматически. Написал записку матери: «Мама, ты не волнуйся, я убежал потому, что поссорился с учительницей. Хочу пожить один, в милицию не заявляй». Потом сложил в портфель фонарик, спички, два пакета с югославским супом, хлеб и соль в спичечной коробке, немножко бензина в бутылке, чтобы разжечь печь. Собираясь, он чувствовал, что на даче главные заботы лягут на него. Так и вышло. Шнырик-то ни нарезать лучины, ни поколоть дрова не умел, а Карандаш, едва Шнырик отворил дверь, сразу улегся и поднялся только, когда нагрелась печка и вскипел чай.