Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают - [25]

XX

На другой день сплетни возобновились с новой силой, и я лишний раз осознал, какую совершил глупость, когда увидел «патроншу», не скрывающую того, что ей все известно. Что могли ей рассказать? Я этого так никогда и не узнал, но ее холодность по отношению ко мне была настолько явной, что я ждал взрыва и по возможности старался подготовиться к нему. Однако за весь день мать так и не обнаружила ни малейшего желания как-то объясниться. Я видел по ней, что она недовольна, что она сдерживается, и это отнюдь не помогало мне обрести уверенность в себе, а только раздражало, прибавляя решительности. Как бы я стал защищаться? Наверное, никак. А с другой стороны, как я буду держать себя с Мариэттой, когда она узнает, насколько нелепо я вел себя накануне в «Кафе де Колон»? Замешательство и растерянность выдадут меня… И не было ни одного воспоминания, вплоть до образа этой Леа, которое бы не было мне тягостно и не наполняло бы мета неизъяснимым чувством стыда.

Раздираемый противоречивыми чувствами, боясь сознаться в своей отвратительной глупости, я дал себе зарок не видеться несколько дней с Мариэттой и с наступлением вечера сдержал слово. Я остался ночевать в гостинице и постарался сделать так, чтобы моя мать это заметила. На другой день с утра меня уже видели за работой. Какая перемена!

«Патронша» имела возможность это отметить, но вместо того чтобы выразить удовлетворение, еще больше рассердилась и обошлась со мной так сурово, что я почувствовал себя пристыженным.

«Она сдастся, — все же решил я про себя, подсчитывая свои шансы добиться своего. — Она не сможет долго сопротивляться».

Я ждал, когда наконец она устроит мне сцену, чтобы, изменив тактику, воспользоваться ее гневом и, запасшись выдержкой, добиться ее прощения… Однако задача эта была не из легких, а кроме того, наладив отношения с ней, я рисковал потерять Мариэтту… От которой, кстати, не было никаких известий… Вошла ли она во вкус нашей невольной игры? Вполне возможно… хотя, зная ее характер, можно было без труда догадаться, что долго она не выдержит. Единственное, что я мог предположить, так это то, что она сначала возненавидит меня, потом, поразмыслив, попытается снова вернуть меня, чтобы забрать надо мной еще большую власть. Был ли у меня выбор? Я допускал, что есть основания сердиться на меня, при условии, что она не будет заходить слишком далеко. Эти причины уже казались мне менее серьезными, чем вначале, а чем больше я думал о них, тем больше мне хотелось, чтобы моя любовница не придавала им излишнего значения, а может быть, и совсем не замечала бы… Тут я говорил, что Мариэтта не обратит внимания на мое отсутствие и будет жалеть, что меня нет рядом. Сможет ли она обойтись без меня? Я был слишком уверен в обратном, чтобы остановиться на этом предположении. Нет, нет, не может быть и речи о том, чтобы Мариэтта кем-нибудь меня заменила. Такая привычка друг к другу, которая связывала нас, не меняется за несколько дней… Разве возможно такое? И я готов был биться об заклад, что даже если у Мариэтты кто-нибудь и появится, он долго не смог бы удержаться рядом с ней. Ну кто еще был бы в состоянии доставить ей те горькие наслаждения, которые мы извлекали из нашего долгого общения? Сама мысль о моем возможном одиночестве казалась мне столь нелепой, что я был уверен: моя любовница должна испытывать нечто похожее. Я приписывал ей свои собственные чувства. На ее месте, посчитав дни, что мы не виделись, я удивился бы и расстроился, обнаружив, что прошло уже так много времени. Возможно ли, что я чуть ли не в свое удовольствие прожил это время без нее и даже привык к этому? Это выходило за рамки здравого смысла. Зачем же вести себя так глупо? С какой целью?

Однако, чтобы встретиться вновь с Мариэттой, я ждал, когда моя мать пустится со мной в объяснения, которых, по всей вероятности, она никак не сможет избежать, но мало-помалу из-за ее сдержанности я становился все более агрессивным, и мне стоило много сил, чтобы не сорваться… Дело в том, что, не имея никаких сведений о моей любовнице, я был обеспокоен ее молчанием и иногда спрашивал себя, как она выносит мое внешнее безразличие. Не оттолкнул ли я ее совсем от себя? Бедная девушка! Теперь я жалел ее. Я представлял себе, что она ждет меня, как прежде, не решаясь написать мне только из страха, как бы кто-нибудь не перехватил письмо. А может быть, она уже написала мне… Как это может быть? Конечно, написала! Эта мысль сначала озадачила меня, а потом позволила ощутить какое-то смутное удовлетворение, так как раз я допускал, что Мариэтта отправила мне письмо, не все еще было потеряно… Как я не подумал об этом раньше? Но тогда, значит, мелькнуло у меня в голове, мать непременно прочитала это письмо. Так вот почему она молчит!

Я больше не сомневался… Вот почему, вместо того чтобы развязать одну из тех ссор, в которые она всегда привносила столько ярости, «патронша» ждала теперь своего часа и не обращала на меня никакого внимания, словно меня вообще не существовало… Мне казалось, что я ловко веду игру, а на самом деле меня из нее исключили… меня считают за пустое место… Это значит, что Мариэтта должна была играть против «патронши» и защищаться… Еще чего! Я внезапно увидел, какой я подвергаюсь опасности, и, отбросив прочь все хитрости, тут же отправился к Мариэтте, чтобы подготовиться к назревавшим событиям.