Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают - [27]

Так мы пролежали до самого ужина, разомлевшие от навалившейся усталости, изможденные ею, разбитые, недвижимые… Зачем вставать? Ради каких таких дел? Я, понятно, не собирался возвращаться к «патронше»… Однако Мариэтта внезапно очнулась и соскользнула с кровати.

— Клод, — спросила она меня, — ты не голоден?

— А-а-а-а-а!

— Ты, правда, не хочешь есть?

— Нет, — ответил я, протирая глаза, — передай мне лучше сигареты. А что ты делаешь?

— Зажигаю лампу, — ответила Мариэтта.

— А, да… А шторы?

— И в самом деле.

Мариэтта задернула шторы, и я, глядя, как она ходит по комнате, не без удовольствия закурил, сидя среди наполовину уже сползших на пол простыней, разбросанных как попало одеял и измятых подушек.

XXII

Смогу ли я достоверно описать этот вечер и обед, который приготовила Мариэтта, пока я лежал в постели, раз я забыл упомянуть о том, что все происходящее было как бы за пределами моего сознания и казалось мне бессвязным? Когда я вспоминаю об этом сейчас, мне кажется, что я должен был встревожиться, попытаться понять причину этого. Так нет же. Хотя я видел, как Мариэтта снует туда-сюда, как она растапливает печку, одевается с рассеянным видом, я был занят другим и как бы лишен первичных мыслительных способностей. Нечто вроде оцепенения навалилось на меня, овладело мной, и хотя я реально видел, что делает Мариэтта, я при этом как бы отсутствовал… Я не отдавал себе в этом отчета, и когда моя любовница спустилась купить хлеба, вина, бутылку рома и ветчины, я заметил, что она выходила, только тогда, когда она вернулась.

— Ну вот, — сказала она, — вставай, будем ужинать.

— Иду, иду!

— Клод!

Не отвечая, я машинально накинул пальто и сел за стол. Я был в шлепанцах на босу ногу, и в рубашке — под этим тяжелым, болтающимся на мне одеянием. Лампа без абажура неприятно светила прямо в глаза. Мне было холодно. Нет, мне было жарко, а все вокруг временами казалось каким-то странным. Как бы это лучше выразить? Например, какой-нибудь предмет, который, как я потом вспоминал, всегда находился на одном и том же месте, внезапно стал восприниматься мною так, словно я вижу его в первый раз. Я пристально смотрел на него и не узнавал. Потом то же самое повторялось с другим предметом и так далее, причем мне не удавалось ни связать вместе всю эту мебель, все эти безделушки, настенные часы, фотографии, ни обнаружить в них что-то знакомое. Да и Мариэтта, когда я вглядывался в ее лицо, тоже удивляла меня. Ее черты и вообще все ее лицо казались мне почти незнакомыми, и мне приходилось сдерживаться, чтобы не выдать своего удивления и страха.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросила она.

— Ни о чем… Так, просто…

— Ты совсем не ешь.

Она опустила коптящий фитиль керосиновой лампы, наполнила мой стакан.

— Выпей хотя бы, — сказала она.

Мне показалось, что у вина вкус земли и опавших листьев.

— Интересно, — произнес я. — Что это за вино?

— Обычное.

— У него какой-то запах… какой-то деревенский аромат, — объяснил я.

— Ты находишь?

И она была права, так как, отпив еще один глоток, я ощутил не запах земли, а скорее запах дыма. Дыма?.. Может быть, это потому, что Мариэтта опустила передо мной фитиль лампы, у меня так слились воедино промелькнувшее ощущение и вкус вина? Я молча взял опять стакан, выпил его до дна.

— Ну и как? — спросила Мариэтта. — Вкус все тот же?

— Нет, — ответил я. — Совсем исчез… это было только ощущение.

На столе рядом с бутылкой лежали прямо на бумаге ломтиками нарезанная ветчина и паштет из рубленой свинины. Мариэтта положила себе на тарелку того и другого, снова наполнила мой стакан, и тут часы отбили десять слабых, сонных ударов.

— Уже, — сказал я вяло.

— Да. Десять часов. — И она добавила: —Ты должен возвращаться к себе сегодня?

— Да что ты!

На улице громко хлопали одни за другими закрываемые ставни, потом я услышал где-то очень далеко гудок автомобильного рожка и шаги какого-то прохожего, который остановился, постоял и пошел дальше, насвистывая.

— А ты знаешь, в «Кафе де Колон» сейчас идет концерт, — сказала мне Мариэтта, когда мы взглянули друг на друга.

— А!

Она рассмеялась.

— Бедняжка ты мой! — посерьезнев, продолжила она. — Ты помнишь? И что это тогда на тебя нашло? Я так до сих пор не могу понять… А ты?

— О, я, — сказал я туманно. — …Это из-за того, что рассказывали в городе… Все эти сплетни!

— Разумеется.

— …Эти пересуды!

— С тех пор они только усилились, — сообщила Мариэтта.

— Не может быть!

— А вот и может.

— И что они еще придумали? — спросил я. — Наверное, немало всего.

Мариэтта грустно пожала плечами.

— Ну и пусть! — убежденно и с безразличием в голосе сказал я. — Что нам от этого сделается? Плевать я хотел! «Патронша» может думать, что ей угодно. Она даже рта не раскрывала.

— Как? Она?

— Ни одного слова, — заявил я. — Самое невероятное состоит в том, что я ожидал скандала… Так ведь нет… ничего… Вообще ничего! Поворчала, как это с ней бывает, а в остальном все закончилось очень хорошо.

— Быть такого не может!

— Почему? Истинная правда.

Мариэтта замолчала. На секунду в ее глазах зажегся живой огонек удовлетворения, и я подумал, что она что-нибудь скажет, но она повернулась в другую сторону, встала из-за стола и протянула мне бутылку рома.