Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают - [23]

— Увидишь.

На вечерней улице, где меня впервые могли увидеть в компании Мариэтты, тут и там сверкали огни. По зеленым и красноватым огням я узнавал лавку аптекаря, а чуть ниже, возле моста, слева, по тусклому свету, растекающемуся по мостовой, — табачную лавку, мимо которой мы должны были пройти… Уличные фонари, мигая от зимнего холодного ветра, неровно освещали спящие фасады и гасли почти на три четверти в дрожании вспышек и бликов. По тротуару дерзко стучали мои каблуки.

— Куда мы идем? — спросила Мариэтта.

— Пошли… пошли!

Она спешила, как могла, боясь узнать о каком-то моем намерении, с которым готовилась бороться изо всех сил. Я это чувствовал. Я заранее предвидел это и потому не стал отвечать ей, а пошел еще быстрее.

— Осторожно! Слушай, — прошептала Мариэтта. — Что с тобой?

— Да ничего…

— Это глупо.

Наконец мы дошли до той самой пресловутой лавки, которая распространяла на все близлежащие дома довольно неприятный свет.

Мариэтта остановилась.

— Ну, — сказал я ей, — пошли! — и взял ее за руку.

— Смотри, — сказала она, пытаясь высвободить руку, — здесь полно народу.

— Подумаешь!

— Клод, пойдем по другой улице… Все эти люди из лавки сейчас увидят нас и потом будут рассказывать все, что им вздумается… Ты потерял голову!

— Что ты говоришь?

— Я говорю, что хочу свернуть, — заявила Мариэтта. — Хочу пойти по другой улице. Что ты делаешь, что это тебе дает? Я не пойду с тобой.

Она отбивалась и пыталась оттолкнуть меня, но я держал ее крепко.

— Что?.. Что?.. — прорычал я. — Ты еще будешь мне сопротивляться?

Дверь лавочки распахнулась, и из нее вывалились пять или шесть молодых людей, которые, столпившись вокруг нас, стали меня и Мариэтту рассматривать.

— Да ведь это же сын хозяйки «Белой лошади»! — сказал один из них, узнав меня. — Добрый вечер!

— Добрый вечер!

— Вернемся, — тихо сказала Мариэтта. — Твоя мать завтра узнает об этом, и все будет кончено. Она устроит скандал.

— Оставь ее в покое! — ответил я.

— О! — возмутилась Мариэтта. — Тебе мало, что нас встретили вместе? Чего тебе еще надо?

Так вот переругиваясь, мы миновали мост и оказались на Вокзальной площади, напротив «Кафе де Колон», где грубо намалеванные афиши извещали, что вечером состоится концерт. Это кафе, самое большое в городе и самое посещаемое, несколько раз в неделю предлагало своим посетителям разного рода развлечения, и я был уверен, что, показавшись с Мариэттой в подобном заведении, сразу привлеку к нам внимание.

«Вот, — думал я, увлекаемый пришедшим мне в голову нелепым намерением, — мы спокойно откроем дверь… сядем… закажем выпить…»

Эта мысль привела меня в восхищение, и мне так не терпелось ее поскорее осуществить, что я буквально втолкнул внутрь Мариэтту, таща за руку, увлекая за собой.

— Нет… Нет… — упиралась она. — Ты не заставишь меня войти. Это безумие! Потом ты будешь в этом раскаиваться.

— Я?

— А то кто же?

Этот нелепый спор выводил меня из себя, и чем больше Мариэтта упиралась, тем больше я настаивал на своем, желая убедить ее.

В конце концов к нам подошли привлеченные шумом любопытные.

— Послушай, — произнесла Мариэтта, — оставь меня!

— Стыдно вам должно быть, — сказал кто-то, — так грубо обращаться с женщиной на улице!

Я повернулся к этому незваному моралисту, чьи черты были едва различимы, и спросил:

— Кто вы такой, чтобы еще давать мне советы? Я вас не знаю.

— Эй! Эй! — заэйкали вокруг меня какие-то остановившиеся рядом типы. — Подлюга!

— Клод! — простонала Мариэтта… — Бога ради! Пошли отсюда подальше… Пошли скорее!

— Да никогда в жизни! — воскликнул я. — С какой стати я буду их слушать? Еще чего! Я такой-то и такой-то. Вот моя фамилия… А эта женщина — моя любовница… Учтите, я не собираюсь лгать.

— Да он же пьян! — сказал позади меня толстый мужчина, который вроде бы был приятелем моей матери. — Послушайте! Уведите его домой, Мариэтта, будьте благоразумны… Попробуйте его успокоить.

— Месье! — возразил я, наступая на него. — Кто вам позволил? Это я-то пьяный? Я вовсе не пьяный, слышите?

— Тогда катитесь ко всем чертям! — ответил он, а вокруг опять загудели, зашикали, и Мариэтта, воспользовавшись ситуацией, вырвалась и бегом кинулась от меня через площадь.

XIX

Я остался один среди всех этих людей, которые издевались надо мной, отнюдь не собираясь прекращать ссору, начавшуюся по моей вине, издавали какие-то крики и смеялись, видя, как я злюсь. Они стояли вокруг меня еще добрых пять минут, потом, поскольку я перестал на них реагировать, посмеиваясь и насвистывая какую-то песенку, удалились, а я застыл на месте, ошеломленный тем, что только что произошло. И не знал, как мне теперь быть… У меня кружилась голова, словно я сильно перепил, хотя я был абсолютно трезв, и при этом чувствовал себя таким униженным, как никогда в жизни. Теперь я уже жалел, что затеял эту авантюру. Я поставил себя в смешное положение… Я был смешон… и было бесполезно пытаться убедить себя в обратном, если я не хотел выглядеть еще смешнее; мне следовало смириться со своим положением, каким бы плачевным оно ни было.

— Скоты! — не очень уверенно выругался я.

Самым обидным было то, что, пока я приходил в себя, до меня продолжали доноситься протяжные свистки, которые терзали и бесили меня. То еще воспоминание! Я испытал тогда что-то вроде умопомрачения: мне хотелось догнать этих идиотов, насмехавшихся надо мной, и бить их, бить… Но ведь только что я не решился драться… Я позволил им оскорблять себя. Случай был упущен, а вместе с ним и выгода, которую я надеялся извлечь из своего дурного поведения… Как нужно теперь себя вести, чтобы поменяться ролями и выглядеть невозмутимым? Я таковым не был. По мере того как ко мне возвращалось восприятие окружающих меня вещей, я все больше осознавал, как угнетающе они на меня действуют: среди них не было ни одной, которая не казалась бы мне мерзкой… Эта Вокзальная площадь, ее низкие деревья и жалкое освещение, и сверкающий вход в кафе были мне отвратительны. Я отступил. Я пошел наугад вправо, не зная, куда иду, потом вернулся назад и, даже не успев сообразить, что я делаю, открыл дверь этого проклятого кафе и, пошатываясь, вошел внутрь.