Всего лишь полностью раздавлен - [66]

– То, что тебе нужно, – сказал он.

Я положил голову ему на плечо. Только сейчас я понял, как она отяжелела. А еще у меня болела челюсть. От плача? Я что, сжимал зубы?

Я часто так делал, когда был младше, пока не сломал зуб и стоматолог не заставил меня спать с каппой.

– Это случилось как снег на голову! Конечно, не совсем неожиданно, но я думал, что нас что-то предупредит. Она начнет выглядеть очень больной, и мы сразу сообразим, что ей осталось немного. Я даже не помню наш последний разговор. Кажется, он был про прокисшее молоко.

Говоря последнее предложение, я хныкал так сильно, что заикался.

– Это несправедливо, – сказал Уилл.

– Ага, верно.

– Да.

И непонятно как, но хоть я и чувствовал себя погребенным горем заживо, мне стало чуть менее невыносимо. Уилл поддерживал меня, соглашался со мной и не пытался заставить меня взглянуть на светлую сторону или вспомнить радостные времена, и я чувствовал себя не таким одиноким. Уилл очень редко общался с тетей Линдой, но я знал, что в эти мгновения, во тьме, окутавшей меня, он находился рядом. Готовый ждать столько, сколько нужно, пока я не соберусь с силами.

Наконец, я вытер глаза тыльной стороной ладони и выпрямился.

– Извини. Я приехал сюда из ниоткуда, а у тебя наверняка куча домашки, и ты еще не поужинал.

– Ничего…

– Мне следовало написать или…

– Олли, – он взял меня за руку, и я ошарашенно на нее посмотрел, – не надо. Я рад, что ты приехал. Можешь оставаться столько, сколько хочешь.

Я кивнул и мягко высвободил свою ладонь.

– Спасибо. Но мне пора домой.

Он провел меня через гостиную, где его родители смотрели «Начало». Там уже была сцена, где все болтались вверх ногами в коридоре.

Отец Уилла поставил фильм на паузу, заметив нас.

– Привет, Олли, – поздоровалась миссис Таварис. – Уилл рассказал нам про твою тетю. Нам очень жаль. Пожалуйста, дай нам знать, если мы можем как-то помочь.

Мистер Таварис кивнул и напряженно улыбнулся.

– Хорошо, что ты нас навестил, Олли. Я думал, после Дня благодарения мы будем видеть тебя здесь чаще.

Я внезапно вспомнил, как мистер Таварис чуть не застукал меня и Уилла, и выдавил фальшивый смешок.

– Уилл, – мягко произнес его отец. – Это, конечно, особая ситуация, но, пожалуйста, не забывай наше правило: надо держать дверь спальни открытой.

Уилл взглянул на своего папу так, словно тот внезапно взорвался. Сглотнув, он жестко кивнул и повел меня к выходу.

Всю дорогу он безмолвно таращился вперед.

– Ты в порядке? – спросил я.

– У нас нет правила, что нужно держать дверь открытой, когда приходят друзья… То есть оно касается только девушек. Мы с парнями всегда сидим в комнате, и дверь закрыта.

Ох. Упс.

– Прости…

Он покачал головой.

– Забудь. Здесь нет твоей вины. Посмотрим, заговорит ли он об этом еще раз.

Его слова были обнадеживающими, но лицо стало напряженным.

Уилл не хотел возвращаться в этот дом.

Я замешкался у машины и начал топтаться на месте. Необходимо убедиться, что у Уилла не будет нервного срыва, но если мы пробудем на улице слишком долго, не вызовет ли это лишних подозрений? Вдруг его отец выйдет из дома и скажет, что нам надо закругляться?

– Ладно. Можешь мне написать? Пожалуйста… Чтобы я знал, заговорил он об этом или нет.

Уилл кивнул.

– Конечно. И ты тоже напиши, что ты… ну… в порядке.

Точно. На короткое мгновение я забыл про тетю Линду. А затем все нахлынуло опять, как будто я только что узнал. Но я не собирался плакать. Не сейчас.

Секунд восемь это могло подождать.

– Договорились.

Вот и хорошо.

20

Дома было как на кладбище.

Мне разрешили всю оставшуюся неделю не ходить в школу, что я воспринял с облегчением, поскольку у меня появилась поразительная привычка реветь без предупреждения. Конечно, я плакал из-за тети Линды, но потом еще разрыдался из-за рекламы приюта для собак по телевизору, захныкал, потому что понял, что пропущу контрольную по математике в четверг (хотя я ненавидел математику), и рыдал минут двадцать, когда пил утром апельсиновый сок. Тогда я подумал о том, как святой Николай раздавал апельсины бедным детям, а у некоторых людей никогда не бывает апельсинов, а я всю свою жизнь воспринимал их как должное.

Но горевал не только я. Мама теперь лила слезы большую часть дня. У нее довольно быстро сошла на нет первоначальная, чересчур оптимистичная реакция. Мне не нравилось видеть, как она плачет, но это меньше выбивало из колеи, чем ее неестественно громкий смех в первый день.

Папа был не такой любитель поплакать, но он ни разу не улыбнулся. Мы мрачно пережили подготовку к похоронам и саму церемонию прощания в пятницу, а потом продолжили жить своей жизнью, пытаясь понять, как это вообще должно выглядеть.

Для моих родителей, по крайней мере, все свелось к тому, чтобы как можно больше помогать дяде Рою и племянникам. Наступило воскресенье, и это означало, что у нас дома будет готовиться суп, лазанья и запеканка на целую армию, чтобы дядя потом поставил готовую еду в холодильник и разогрел, когда потребуется.

– Олли, можешь заполнить оставшиеся контейнеры? – спросила мать.

Ее одежда оказалась перепачкана брызгами от томатного соуса, возле брови красовалась отметина от расправленного сыра, а один из рукавов был закатан как попало. Мамины глаза опухли: с утра она то и дело плакала, а волосы не мыла уже несколько дней, поэтому она собрала их в неряшливый пучок.