Всего четверть века - [47]

У любви, как у пташки, крылья,

Её капризам нет границ.

Слышу, рядом шуршит твоя мантилья,

Слышу шорох твоих ресниц.

— Дима! — произнесла Алехандра решительно.

— Слушаюсь, камарада! Алехандра — си, Пиночет — нет. Пойдём, Шурочка! Уведи меня от пирующих, праздно болтающих…

Алехандра проводила Димку и вернулась. Присела к столу, пригубила вина из бокала и сказала убеждённо:

— Дима очень хороший человек и писатель.

— Я тоже так думаю.

Но ему не нужно пить. Его… Как это вы говорите? Его развозит.

Я засмеялся.

— Не нужно смех. Вы все пьёте немного лишнее. Это комплекс, я думаю. Потому что вы нерешительны с женщинами.

Вступиться за мужчин я не успел, подошёл Сергей.

— Что это Димка разошёлся?

— Комплекс у него, а по-нашему — развезло. Правильно я перевожу? — спросил я у Алехандры.

Она тоже засмеялась.

— Вам не скучно у нас? — осведомился Сергей вежливо.

— Нет! Что вы! Очень интересно узнавать народ.

— Понятно. Много узнали?

— О да!

— Завидую вам. Мы, наверно, меньше знаем.

— О нас? О Латинской Америке?

— Нет, о самих себе.

Ей это понравилось.

— Как верно! Со стороны видно лучше. Есть поговорка: лицом лицо не видно.

— Лицом к лицу лица не увидать. Вам, значит, виднее?

— Да. Очень хорошо вижу. Я могу сравнивать. Я уже была многих стран.

— И как сравнение? В чью пользу?

— Нигде так хорошо, как между вас.

— Спасибо. Вы добрая девушка.

— Нет, я справедливая. Я говорю правду. Я пойду помогу вашей жене, хорошо?

— Подумать только, в каком простом мире живёт эта девица! — сказал Сергей, глядя вслед Алехандре. — Кроме Пиночета никаких проблем.

— Ну, это, положим, тоже проблема…

— Глобальные проблемы рано или поздно решаются. А вот житейские… Про мои слыхал?

— Слышал.

— Лида ввела в курс?

— И Марина подтвердила.

— Дрянь.

Может быть, впервые увидел я его таким откровенно злым. Обычно он бывал только раздражительным, да и то больше шумливым, чем злым.

— Не круто ли берёшь?

— Правде нужно в глаза смотреть.

— В чём же она, правда, по-твоему?

— Не тех детей вырастили.

— Плохих?

— Иждивенцев. Нового типа, между прочим. Саранча. Да такая саранча, что джинсами не отделаешься. Вот говорят — вещизм. Модное слово. Пишут, долдонят, а главного смысла не видят.

— Какого смысла?

— Простого. Тряпки, барахло, стереодрянь громкоголосая и прочий ясак, которым они нас обложили, — это же всего лишь поверхность айсберга. Надводная часть. А под ней что? Разве для наших милых деток одни штаны с наклейкой — вещь? Если бы! Ты в корень зри! Не штаны для них вещь, а люди! Родители — в первую очередь. Мать — универсальный агрегат для стирки, мойки, кормёжки, уборки, всех услуг. Его ещё не изобрели, домашнего робота, а у них уже есть. Отец — автомат-копилка, постучишь — денежка вывалится. Любовник и тот не возлюбленный, а секс… или как там… лавмашин, чтобы в постели с ним вздрагивать. Или под кустом!

— Сергей!

— Что Сергей? Правда не нравится?

— Я тебя таким не видел.

— Я тоже многого не видел и не ожидал, а вот дожил! И ты меня послушай! И дети для них — вещь! Ничего святого, поверь. Никакого чувства долга, полная безответственность и скудоумие. Модно парик носить — ношу, модно детей рожать — рожу. Рожу и буду эту вещицу маленькую по бульварчику возить в немецкой колясочке, в японском комбинезончике, с папуасской погремушечкой… Да и сама я вещичка ничего, в косметике ароматной, в упаковке импортной. Возьми меня какой-нибудь дядечка в дублёночке, а ещё лучше с «жигулёночком». Поиграйся с мамочкой-вещичкой, а младенца-вещицу бабушка присмотрит, а молочка дедушка-копилка купит!.. Вот тебе и вещизм, вот тебе и инфантилизм-идиотизм. И нечего страусу уподобляться, делать вид, что всё нормально идёт. Саранча летела и села, всё съела и опять улетела. Куда? Куда они летят и где сядут?

— О чём шумим, братцы?

Это Игорь подошёл и, как и я, смотрел на Серёжку в некотором удивлении.

— О молодом поколении, — сказал я.

— Слишком громко шумите.

— Не подсмеивайся. Придёт и твой час! — пригрозил Сергей.

Но Игорь другого часа опасался. Сергеевы заботы ему не такими уж драматичными представлялись. Шесть лет назад Зина после очередной пытки сохранением родила дочку. Родила тяжёлыми родами неблагополучного ребёнка, девочку, чья судьба должна была решиться в ближайшие месяцы сложной операцией, всю меру опасности и ненадёжности которой Игорь профессионально понимал.

Девочка была худенькой, большеглазой и умненькой. Когда я наезжал к ним в последний раз, она сидела с книжкой на диване.

— Как живёшь? — спросил я вполне серьёзно.

— Хорошо, — ответила она, как обычно отвечают дети.

— Жизнь у неё сложная, — сказал Игорь. — Стихи даже сочинила.

— Стихи?

— Да, — кивнула девочка.

— Прочитай, пожалуйста!

Она отложила книжку:

— Я хочу помечтать,

Я давно не мечтала,

Только надо вставать,

И опять — всё сначала…

— Врачи, лекарства, процедуры, — пояснил Игорь.

У меня сердце сжалось.

— А о чём ты мечтаешь?

— Я мечтаю, что я бегаю и прыгаю…

Поможет ли ей операция? Да, Игорю было не до проблем сексуального вещизма. Однако каждый своей бедой мучится, а своя беда — самая важная в мире. Игорь это понимал и потому спорить с Сергеем не стал. Сказал миролюбиво:

— Юпитер, ты слишком сердишься.