Всегда вместе - [45]

— Это правда, — сказал Владимирский и провел ладонью по гладкой, выбритой голове; складки около рта смягчились в улыбке. — К тому же, теперь с вами надо считаться, и за киноварь приходится рассчитываться…

Владимирский согласился выделить четырех лошадей, десяток лопат и кайл.

— Если нехватит, ребята сами из дому притащат, — успокоил Хромова Кухтенков.

— Рабочего ни одного не дам, — предупредил директор рудника. — Вам же известно, Платон Сергеевич: время горячее, самый сезон на золоте.

— А мы и не просим, Владимир Афанасьевич, мы сами справимся, — сказал Кеша. — Руки у нас крепкие, сил хватит…

Владимирский смеялся шумно, раскатами:

— Теперь, чорт возьми, и ты и Митя употребите свои силы на пользу. Это, небось, лучше, чем носы друг другу квасить!

Кеша смутился. Хромов и Кухтенков переглянулись: умел все-таки Владимирский бороться с самим собой и побеждать себя!

— Кстати, Андрей Аркадьевич, — нахмурился Владимирский: — Митя-то мой выдержит, сдаст?

— Правила он теперь назубок знает, — ответил Хромов. — Это еще, конечно, не практическая грамотность, но думаю, что он выдержит.

Единственно, что тревожило Хромова, — это то, что до начала учебного года оставались считанные дни, надо было спешить.

Но ребят поторапливать не пришлось.

Первый ударил ломом Кухтенков.

Раньше никогда обитатели заречинской больницы не интересовались видом на южную сторону — на тайгу. Выздоравливающие толпились у широких окон, обращенных к Джалниде, ключу, дамбе и фабрике, к рассыпанным по крутосклонам домикам рудника. Это было куда интересней, чем смотреть в таежную глухомань. Но теперь пациенты Бурдинского — старатели, лесорубы, охотники — превратились в беспокойных, заинтересованных зрителей. Перед ними развертывалось необычное зрелище: школьники строили стадион! Иногда кто-нибудь из выздоравливающих не выдерживал: тихо вылезал через окно и, пригнувшись, оглядываясь назад, бежал на помощь Борису Зырянову, выворачивавшему огромный пень; или Антону Трещенко, ожесточенно подрубавшему неуступчивый кустарник: или Кеше Евсюкову и Хромову.

С берега казалось, что зеленое поле усеяли черные жучки́.

Во время короткой передышки Кеша сказал учителю:

— Сережи что-то не видать. Не хворает ли?

— Они же близко живут, в больничной ограде, — откликнулся Чернобородов, — можно сходить.

— Зайду узнаю, — полувопросительно сказал Кеша.

— Иди, — ответил Хромов и вдруг раздумал: — Нет, оставайся, ты же бригадир. Я схожу.

Через пять минут он постучал в двери дома Бурдинских.

Не получив приглашения войти, он отворил двери, вошел в сени и остановился на пороге комнаты.

Сережа лежал на диване, зарыв голову в подушки. Альбертина Михайловна сидела, словно карауля, рядом. Семен Степанович с самыми свирепым видом ковылял по комнате, цепляясь палкой за ножки стульев и тумбочки.

— Немедленно переоденься и ступай к товарищам, — говорил хирург, обращаясь к сыну.

— Сереженька, ты никуда не пойдешь! — гудела Альбертина Михайловна. — Садись и разучивай скерцо.

— Берта!

— Сема!

— Не может же он разучивать это подлое скерцо, когда его товарищи ворочают пни!

— У него пальцы музыканта, а не чернорабочего: достаточно того, что его замучили этим походом.

— Мама! — Сережа порывисто вскочил и оказался лицом и лицу с Хромовым.

— Хотите кофе? Или молока? — любезно предлагала Бурдинская, но в басах ее голоса учитель почувствовал какую-то трещину.

— Оставь, наконец, свой великосветский тон! — почти выкрикнул Семен Степанович. — Какой тут кофе! Впрочем, может быть, вы и в самом деле хотите кофе?.. Нет? Ну и правильно! А то после кофе вам преподнесут еще скерцо!

Хромов понял, что наступила важная минута. Бурдинская должна сдать последние позиции своей домашней системы воспитания. «Вышибать старое!» сказал он себе словами Кухтенкова.

— Я думаю, — сказал он спокойно и деловито, — что лучше будет, если Сережа переоденется. Если у вас найдутся ватник, брезентовые рукавицы, старые сапоги, то это лучший рабочий костюм, какой можно придумать… Лопату спросишь у Кеши, — обратился он уж прямо к Сереже.

Мальчик в нетерпеливом ожидании стоял посреди комнаты.

— Иди, — сказала, заметно поколебавшись, Альбертина Михайловна. — Слово учителя — закон.

— Беги! — крикнул Семен Степанович. — Беги в темпе скерцо!

В дверях Сережа столкнулся с запыхавшейся больничной сестрой:

— Семен Степанович, ходячие больные убегают!

— Что?! Куда?

— На стадион! — едва вымолвила сестра.

— Ах, чорт бы вас всех побрал!.. Вот это уж, батенька, беззаконие. — Семен Степанович сделал вращательное движение своей палкой и быстро заковылял к двери.

Хромов и Бурдинская остались одни. Альбертина Михайловна тщательно раскладывала подушки и подушечки на диване, располагая их в строгой симметрии.

Делая все это, она рассказывала, сколько занавесок и дорожек сделано ею и девочками за лето и как она собирается украсить школу. Хромов слушал не прерывая.

— Неужели я чего-то не понимаю, Андрей Аркадьевич? — спросила она наконец, держа в руках последнюю, крошечную, как котенок, подушку.

— Да. И я жалею, что не сказал вам об этом раньше. Когда Сережа не разнял Митю и Кешу, меня это удивило. Когда он лгал, я начал смутно понимать что-то. Когда вы пытались отговорить его от похода, мне уже стало почти все ясно.