Всегда на переднем крае - [4]

Когда двухмесячный срок следствия истек, следователь прокуратуры своим постановлением приостановил дальнейшее ведение дело до розыска Н. М. Вовченко.

Спустя месяца три сестра Вовченко вторично написала заявление — та этот раз уже на имя Генерального прокурора СССР. Обвиняя милицию и прокуратуру в том, что они не сделали все возможное для раскрытия преступления, она сообщала дополнительно, что, зайдя как-то к племянникам, увидела вдруг в доме шапку брата. Другой у него не было, а без головного убора вряд ли бы он уехал в такую пору. Март даже в Молдавии стоял холодный.

На основании ее вторичного заявления это уголовное дело было затребовано в прокуратуру СССР и постановление о приостановлении следствия было отменено.

Начался новый этап следствия. Прокурор республики направил в Кагул следователя по особо важным делам. Была организована специальная оперативная группа по делу об убийстве Вовченко. В один из дней в доме и во дворе, где жил Николай, был произведен самый тщательный обыск — проверены стены, сарай, чердачные помещения, перекопан почти весь приусадебный участок. Тогда-то в земле, около одного из фруктовых деревьев, и была обнаружена… каракулевая шапка. Та самая, о которой писала сестра. Агриппина Вовченко объяснила: шапка — подарок мужу сестры. Боясь, что теперь, когда он бросил их, сестра мужа отберет шапку, они с матерью закопали ее до времени.

Оперативная группа опять вызывала всех свидетелей, сводила их на очных ставках, выясняла и проверяла вновь и вновь все детали этой запутанной истории. Но… ощутимых положительных результатов и эта огромная работа не принесла. И опять… уже во второй раз, ввиду того, что срок ведения следствия по делу истек, следователь прокуратуры вновь вынес постановление о приостановлении дальнейшего следствия до розыска Вовченко Н. М.

Семь лет прошло с тех дней. Дело пухло. Полнилось многочисленными запросами, ответами на запросы, всевозможными документами. Целых три тома теперь составляло оно. Но не ясным было таким же, как и в самом начале. Впрочем, теперь в обилии всевозможных бумаг было, пожалуй, разобраться еще сложнее.

Что бы сделал человек, помышляющий прежде всего о том, чтобы жить спокойно и тихо? Постарался бы просто забыть об этом деле. Оправдания-то и искать не надо — столько уж людей вело его, столько потрачено и сил, и средств, и времени, что ж тут еще сделаешь! Тогда по свежим следам не смогли, а теперь уж… И вряд ли кто упрекнул бы нового работника в том, что не раскрыто оно им, не доведено до конца.

Думающий о карьере, равнодушный ко всему, кроме своего личного благополучия, человек, конечно, скорей всего схватился бы за новые дела. Скорей бы попытался в них проявить себя. Шансов-то в новых делах, не обросших таким багажом, не таких давних, наверняка, больше.

Но Комин не был бы Коминым, если бы позволил себе не только поступить — подумать так. Он именно с этого дела и начал.

Трудно теперь сказать, сколько потратил Михаил Дмитриевич времени только на то, чтобы уяснить для себя весь ход следствия, изучить каждый документ, вдуматься в каждую строку протоколов, очных ставок, допросов, заявлений, свидетельских показаний. Чтобы представить себе, пока без личного знакомства, характеры тех, кто имел к делу самое непосредственное отношение, чтобы понять мотивы их поведения, проанализировать образ мыслей, поступков, объяснений каждого действующего лица. Чтобы, наконец, докопаться до той основы, которая только и может объяснить все, установить истину.

С этого и началась его будничная, нелегкая работа в уголовном розыске — с бессонных ночей, напряженных дней. Жене тогда говорил: «Не обижайся, вот только с этим делом покончу, и все опять войдет в норму». Забегая вперед, надо сказать, что за этим делом последовало другое, потом третье, десятое, а он по-прежнему большую часть суток, порой в ущерб здоровью, семье, отдает делу. Жена уже привыкла. И не пилит за это. Уж кто-кто, а она знает: его не переделаешь. Впрочем, вряд ли другим он был бы ей и детям так дорог…

Изучив все три тома, зная почти наизусть каждый документ, стал Михаил Дмитриевич выяснять подробности у товарищей, принимавших участие в следствии, ведших это дело. То к одному будто ненароком зайдет, то к другому, спросит, если не ясно, еще раз вернется к разговору. Некоторые, удивленные этой его настойчивостью, спрашивали:

— Ты что ж, себя умнее других считаешь? Ведь и до тебя не новички этим делом занимались.

Он не хотел обиды. Отвечал мягко, но твердо:

— Умнее себя не считаю. То, что сделано, не зачеркиваю. А доделать до конца — попытаюсь. Это же в общих наших интересах.

— Конечно, — соглашались они. — Если что — заходи, пожалуйста.

И он опять заходил. Три месяца ушло на то, чтобы свести все в стройную систему, наметить план действий. Надо сказать, что одними томами да свидетельствами коллег он не ограничивался. Встречался с людьми. Говорил и не однажды с теми, чьи показания уже были в деле.

Начал с Ивана Леонтьевича Бирюкова, бывшего соседа семьи Вовченко. Дело в том, что среди прочих версий, проверявшихся его коллегами, была и такая — убил Николая его приятель и сосед Иван Бирюков, якобы питавший симпатии к его жене. За это говорил будто и тот факт, что вскоре после исчезновения Николая Бирюков продал свой дом и купил где-то новый в другой части города. Кстати, именно он, Бирюков, был последним из посторонних, кто видел Вовченко вечером, накануне исчезновения. В ходе следствия версия эта не подтвердилась: не было никаких причин у соседа сводить счеты с Николаем. Но поговорить с ним, порасспросить его о жизни семьи Вовченко, о взаимоотношениях его с женой, тещей, детьми Михаил Дмитриевич посчитал не лишним. И эти встречи с ним, как и со многими другими, оправдали себя. Нет, сногсшибательных открытий оперуполномоченный, конечно, не сделал, но детали кое-какие уточнил, узнал многое, о чем в деле не упоминалось. И, кстати, убедился в полной невиновности Бирюкова. Новый дом, объяснил тот, купил потому, что старый ремонтировать уже не было смысла. Да и приусадебный участок хотелось иметь, а при старом его не было.