Все там будем - [17]

— Слышь, отец, — поманил председатель как-то отца Василия на серьезный разговор за угол дома, — сдается мне, что сын твой замыслил такое…

— Какое? — поразился отец. — Что он, кроме шестеренок своих, замыслить может? Да и как шестеренку замыслить-то?

— А ты ступай за мной, да погляди, — зловеще грустно сказал председатель, после чего отцу Василия стало как-то особенно неуютно и одиноко на пыльном дворе.

Прокравшись к сараю, где Василий занимался техническими работами, мужчины осторожно приоткрыли дверь и заглянули внутрь. Самого Васи в доме не было, работал в поле, потому можно было не бояться. Но все рано было боязно. А вдруг в сарае — адская машина?..

… А ведь примерно она там и оказалась! Онемев от ужаса, председатель и отец Василия глядели на странную конструкцию, напоминающую три этажерки, поставленные друг на друга непонятно чего ради. Напомнило все это председателю, о чем он и не преминул шепотом заявить, огромный старинный корабль, с обилием парусов. Отцу это не напомнило ничего, кроме ссылки в Сибирь, которую он, тогда совсем еще ребенок, еле пережил с родителями-кулаками. Правда, вслух об этом крестьянин не вспомнил — ссылал-то их в Сибирь нынешний председатель, а чего хорошему человеку худое напоминать?..

— Интересно, что это? — вместо этого сказал он. — Уж не тряпки какие-то на фанере, да с рейками?

— Да уж тряпки, и на фанере, и с рейками, — ядовито поддразнил председатель, — так ведь что толку-то, если мы самого главного не знаем?

— Чего? — испугано спросил отец, и сердце его сжалось, потому что сына он любил, и сердце у него после Сибири было жалостливое, а глаз слезливым. — Чего мы с тобой не знаем?

— Мы с тобой не знаем, — стиснул зубы председатель, нахмурившись, — ЦЕЛИ, с которой твоим преступным сыном был создан этот преступный аппарат.

— Слушай, Коваль, — сказал, смелея от трусости, отец Василия, — ты сыну дело не шей. Чай, двадцатый съезд уж прошел. И вас, сталинистов, мы всех разоблачили. И сына моего на мучения на Север куда отправить, как ты нас отправил, я тебе не дам, понял?!

— А что, — искренне обиделся председатель, — глядишь, отправим куда, а он перевоспитается.

— Я тебя, — со слезами на глазах, потому что снова вспомнил себя маленького в Сибири, сказал отец Васи, — сейчас вилами в бок перевоспитаю.

И аккуратно притиснул председателя вилами к стене сарая. Несколько минут мужчины глядели друг на друга, а под ногами у них мелькали шустрые, как блохи, сельские куры. Глаза у отца Василия побелели, и он начал на вилы давить. Правда, от страха он сам умирал. Ведь он, — в чем никогда и никому не признался, — всю жизнь был не мужчиной, а дубиной поломанной. Всего боялся и по ночам часто плакал, когда вспоминал своего отца: тот возвращался в поселение с окровавленными от рабской работы руками и кусал губы, пока мать раны жиром мазала… Как мать шишки по ночам, чтоб никто не видел, собирала и лущила, а семена толкла и в хлеб добавляла…. Как кончились к январю припасы, а зима в Сибири долгая, и брат, любимый брат его, пятилетний Гриша, от голода опух, животик у него расперло, и лежал под забором, и все просил мамку поесть, а потом замолчал…

Глядя на своих давно умерших, — едва из ссылки вернулись, — родителей, отец Василия с глазами, полными слез, почти лег на вилы. Председателя пока спасала папка.

Коваль сначала удивился, потом испугался и ситуацию попробовал разрядить.

— Ну, может, он и не вредитель, сынок-то твой, — умиротворяюще пробурчал он, — может, его по ошибке в кружок троцкистов приняли, вот он и сварганил это…

— Да что ЭТО?! — снова заплакав, спросил отец парня, — может, здесь и нет ничего такого!

— Да ты погляди внимательно-то, — снова осмелел председатель, — ну, как такая штука не может быть чем-то опасным, подозрительным и крамольным?

Отец Василия вздохнул, опустил вилы и присел на корточки, вглядываясь в сынов агрегат. Что уж говорить, выглядел он чем-то опасным, подозрительным и крамольным. А значило это только одно. Сына посадят. Сердце отца сжалось и навсегда замерло. С тех пор он и заикаться немножко начал, и губа у него нижняя то и дело подрагивала. Председатель с удовольствием наблюдал за тем, как односельчанин его страдает, и жалел, что нет у него возможности сфотографировать это и повесить фото на доске позора у правления Ларги. Ведь в глубине души Коваль так и остался сталинистом, и двадцатый съезд ему был нипочем.

— А что это вы тут делаете? — удивился Василий, застыв на пороге сарая. — Папа? Товарищ пре…

И не успел он договорить, как отец его свалился ему в ноги, рыдая, и начал просить:

— Ох, Вася, Васенька, скажи, что ты затеял? Против советской власти что надумал? Что это за адская машина тут у тебя?! Покайся! Пошли вместе в райотдел, сдадимся. Тех, кто сдается, долго не мучают! Ох, кровинушка, что ж ты…

— Явку с повинной пусть напишет, — деловито предложил председатель, усевшись на корточки, — у меня вот и бумага есть, и ручка. Только в самом низу пусть обязательно укажет, что это я, председатель Коваль, помог бдительностью своей его козни разоблачить!

— Укажет, укажет, — рыдал, корчась, отец Василия, — все укажет, только ЕГО не мучайте, ЕГО оставьте, идолы, сына моего единственного…