Все случилось летом - [53]

— Да как вы смеете такое думать о женщине? — воскликнул Имант, порывисто вскакивая. — К тому же, возможно, о будущей жене. Как вам не стыдно! Вы — феодал, бай, крепостник! — кричал он. — То, что сами каждую неделю меняете женщин, — это в порядке вещей, а от одной мысли, что она позволит себе встречаться с другим, вас всего переворачивает. Неандерталец — вот вы кто!

Моряк поднялся. Сузив глаза, он смотрел на Иманта, едва себя сдерживая. Потом холодно произнес:

— Не забывайте: что позволено мужчине, никак не пристало женщине. Мужчина будет похваляться, что каждую неделю меняет любовниц, и люди скажут: «Ай да молодец!» А для женщины такое недопустимо. Не то о ней скажут иное.

— Мне противны ваши рассуждения! Слышите? Всего хорошего! Нам не о чем говорить.

Гость растерянно вертел в руках фуражку, пока до него не дошло, что ему указали на дверь.

— Ну что ж, — сказал он с затаенной угрозой. — Я могу уйти. Но криком такие дела не решаются.

И незваный гость ушел, не сказав до свиданья, не подав руки. «И что Илга нашла в нем! — раздумывал Имант. — Такая милая девочка! — Он опять включил радиолу, поставив пластинку с самого начала. — Дубина стоеросовая, мужлан неотесанный», — продолжал кипятиться Имант. Но постепенно музыка его успокоила, неприятный осадок от разговора с моряком исчез, осталось лишь воспоминание об Илге, хотя по-прежнему щемило сердце, — как ни старался забыться, слушая концерт для скрипки с оркестром. «Какие синие деревья!» — как-то воскликнула Илга, когда они под вечер гуляли в Межапарке. Ему деревья, как и положено быть деревьям, казались зелеными. Но солнце, на миг задержавшись у горизонта, осветило их так, что они действительно стали синими. Он взглянул на них глазами Илги и увидел синие сосны, синие липы, синие клены. Тем летом они ездили по туристическим путевкам на Кавказ. Поезд мчался пыльной, выжженной степью. «Смотри!» — вскричала Илга, силой усаживая его рядом с собой на скамейку и указывая в окно, куда-то вверх. «Облака», — сказал он. «Да смотри же!» — воскликнула Илга. Он пригляделся повнимательней, и у него дух захватило. На горных вершинах сверкали вечные снега, отливая белым, розовым и синим. Тучи окутали горы, лишь вершины для них оказались недоступными. Несколько дней кряду Илга ходила сама не своя. Однажды на рассвете он вылез из палатки и увидел, что Илга, дрожа от холода, сидит на камне у гремящего ручья и, позабыв обо всем на свете, любуется занимавшейся над каменной громадой зарей.

Снега на вершинах…

Кружилась пластинка, звучала музыка…

Он с Илгой познакомился случайно. В магазине по соседству, где он делал закупки, появилась новая продавщица. День за днем, слово за слово, и как-то вечером они условились пойти в кино. С этого все началось. А закончилось? Кажется, виной была Тамара, которую он встретил на каком-то вечере. Ну да, Тамара. «Ты стал совсем чужим, — говорила потом Илга, — я тебя не узнаю». Так это кончилось.

Имант Цемит прошелся по комнате, но легче не стало. В душе просыпалось то, что он считал безвозвратно забытым. А сама комната, заставленная всяким хламом, казалась пустой.

2

Сбежав вниз по лестнице, Юрис Томаринь вышел на улицу. Он был вне себя от злости и вначале не знал, что с собой делать. Остановился у того же дома, из которого вышел. Этот мозгляк, этот жалкий Цемит, чего он только ему не наговорил! Томаринь почувствовал, как краска заливает лицо до корней волос. «И что в нем Илга нашла хорошего? — недоумевал он, вспоминая Цемита. — Какой-то весь мятый, непроспавшийся, нечесаный, с шальными глазами у радиолы… Неужели так трудно привести в порядок себя и свое жилище? Форменный босяк! Такой ради собственного блага пальцем не шевельнет, будет сидеть на обочине и кричать во все горло: дайте мне то, дайте мне это, дайте квартиру, спортзал, дайте дом отдыха, создайте условия! Взять бы такого субчика в море да посмотреть, какая у него там будет рожа: то желтая, то зеленая, то буро-малиновая! Узнал бы почем фунт лиха! Но что делать, женщинам нравятся болтуны и хлюпики, — заключил он. — Уж таков женский характер — о ком-то им надо заботиться, кого-то опекать, это у них в крови. И чем разболтанней, тем крепче любят. Илга не исключение, иначе как объяснить ее дружбу с этим Цемитом? К тому же студент, работает и учится, Илга тоже мечтает об учебе… Но что-то в этом парне все-таки есть, надо отдать ему должное…»

Томаринь глубоко, очень глубоко вздохнул и огляделся. Он не смог себя заставить уйти: ведь самого главного он так и не выяснил. Ничего не выяснил! А его траулер завтра поднимает якорь, возьмет курс на Атлантику, откуда все, что останется здесь, будет выглядеть совсем иначе; даже дом представится не таким, каков на самом деле, когда изо дня в день переступаешь его порог, а девушка и подавно: забудется все маловажное, запомнится главное, и самый ничтожный пустяк, на который тут внимания не обратил бы, в море может явиться причиной радости или, напротив, тревог, бессонницы, страданий, и каких страданий! Нет, на берегу положено все оставлять в порядке. И надо что-то срочно предпринять. Так он раздумывал, а в каких-то уголках сознания был уверен, что вернется к Цемиту продолжить разговор. Правда, внутренний голос противился, выдвигал возражения, но это все так, для очистки совести. Уже было решено, он вернется, только еще не придумано, как это лучше сделать, не роняя достоинства и вместе с тем расположив к себе Цемита, если тот согласится пойти на примирение. И тут на перекрестке ему попался на глаза гастроном. Он представил себе, как в подобном случае поступили бы его товарищи-рыбаки, и, зайдя в магазин, купил бутылку самого дорогого коньяка.