Все случилось летом - [5]

Автор одновременно исполняет роль следователя и прокурора, он и ведет дознание, и страстно выражает свое негодование, удивляется, почему человек дошел до той степени падения, в какой мы видим главного героя Оскара Круклиса; с одной стороны, тот вроде бы на время отсрочил преступление, затем стал косвенным убийцей Янкеля — Хаима Цимбала, передав его оккупационным властям.

Живая, человеческая связь между Историей и Автором устанавливается тем, что когда-то, давным-давно, они были молоды, им было по восемнадцати лет, и они любили друг друга. Но все это в прошлом, — в гости к Автору пришла пожилая женщина с неумолимо-резким взглядом, настрадавшаяся от войны, преступлений и мук. Ее глаза «прямо-таки пригвоздили меня к стене, они видели меня всего насквозь», признается Автор.

«Не выдержав, я потупился, и только тут совершенно отчетливо осознал, что женщину эту знаю давным-давно».

Однако его гостье не нравится, что перед нею опускают глаза, стараются вспоминать о ней как о невинной девочке, с «тонким профилем, ясными голубыми глазами и копной волос цвета спелой пшеницы». Теперь ведь она совсем другая.

«Я не нравлюсь тебе? — спросила она вызывающе. — Говори правду, не стесняйся. Да, я совсем старуха, ничего не осталось от прежней восемнадцатилетней… А почему бы тебе чуточку не подкрасить меня, не подновить? Отвел бы в парикмахерскую, к хорошему портному… Не хочешь? Согласен смотреть правде в глаза? Тогда не отворачивайся, взгляни на меня».

И мы должны смотреть Истории прямо в глаза.

Никому не избежать своего полночного часа с глазу на глаз со своей судьбой, так сказать, в отношении один к одному — жизнь против смерти. Так решаются все великие истины — исторические, художественные, философские. Этот принцип использует Эвалд Вилкс. Нетрудно увидеть, что во внешнем круге такое отношение выражается устами Автора и многострадальной, неумолимой Истории. Во втором — внутреннем — круге в такое же отношение поставлены латышский крестьянин Оскар Круклис и еврейский мальчик Хаим Цимбал, хозяин и пастух. И в третьем — столь же жестокой взаимозависимости, один к одному, подчинена конфронтация первого и второго круга: контраст между индивидуальными человеческими судьбами хозяина и пастуха, с одной стороны, и исторической действительностью, людской совестью, провозглашаемой автором, — с другой. Если к тому же иметь в виду, что оба главных персонажа мертвы и в судьбе их ничто уже не может измениться, а посему они могут говорить совершенно объективно, спокойно, без обоюдных обид и обвинений, — если все это иметь в виду, то замысел писателя и его воплощение не оставляют никаких сомнений, а именно: черный полуночный час и отношение один к одному избраны для того, чтобы ни одна из сторон не имела преимуществ: чтобы Хаиму Цимбалу и Оскару Круклису ничего не пришлось делить между собой, ибо перед лицом смерти все равны, как все равны и при рождении; чтобы события можно было бы восстановить, отобразить предельно объективно и чтобы со всей проникновенностью раскрылась «кажущаяся простота этой истории, скрытая чудовищная обыденность». По такому принципу сделан второй круг рассказа, перед которым Вэстуре-История распахивает невидимый занавес.

Этот внутренний круг нарисован самыми обыденными тонами и красками. Лишь в самом начале, когда хозяин и пастух появляются неведомо откуда, вроде бы возникает какое-то свечение, и этот свет косо падает сзади, и таким образом на светлом фоне отчетливей видны силуэты персонажей («мальчик… рядом с кряжистым хозяином был так же неприметен, как лозинка рядом с могучим дубом») и отдельные части тела кажутся более выпуклыми. Все остальное в полутьме, выражение лиц едва различимо. Напротив, детали, оказавшиеся на свету, как будто гипнотизируют, превосходно выявляя художественный замысел. Это ни на миг не позволяет забыть, что персонажи явились из другого мира и никакие гримасы боли, никакие горестные складки тут невозможны. Но, с другой стороны, в этих скупых деталях сконцентрирован весь ужас преступления, страданий, ужас от того костлявого, леденящего кровь происшествия, которое в мгновение ока может скрутить человека так, что он уж никогда не распрямится ни душой, ни телом.

Можно напомнить, как ближним планом показана рука Оскара Круклиса.

«Мужчина положил руку на стол, точно ему понадобилась опора. Рука была увесистая, с толстыми пальцами, а под ногтями, искромсанными, жесткими, чернела грязь. Я пытался схватить его внешность в целом, но эта выставленная, словно напоказ, рука меня буквально гипнотизировала, и все прочее я уловил поверхностно. Помнится, на нем был изрядно поношенный полушубок с домотканым суконным верхом и воротником из бурой овчины. Мужчина, как видно, недавно побрился, на широких скулах краснели свежие порезы, к подбородку был приляпан клочок бумажки».

Здесь отлично передана рельефность фигуры персонажа — скулы и подбородок, — но особенно зримо выписана крестьянская рука с грязью под ногтями. Сразу понятно, что перед нами рабочий человек, к тому же не очень зажиточный. Всю свою жизнь он положил на хутор, на хозяйство, которое отец его получил после первой мировой войны.