Все случилось летом - [28]

— Это Юстина? — спросил он. И когда Каспар утвердительно кивнул, произнес задумчиво: — Хороша.

В это время Харис выглянул в окно и, обнаружив вокруг своей машины целую ораву ребятишек, опрометью бросился во двор. Так и есть. Всю «Победу» залапали сверху донизу, и какой-то сорванец ухитрился на ее пыльном боку начертить ругательное слово. Разогнав проказников, Харис вернулся к товарищам и сердито стал нашептывать Каспару:

— Вот и стой теперь, будто жабу проглотил! Говорил тебе — надень новые штаны! Говорил тебе Харис или нет? Говорил. Ну, а куда тебе в таких обносках тягаться с Жаком Япинем! Видал, как он ее обхаживает?

Каспар нахмурился. Теперь он чувствовал себя довольно скверно. Юстина, разговаривая с Япинем и его друзьями, больше не обращала на него внимания, словно Каспар для нее не существовал. Первая радость прошла. И потом эти брюки… Клетчатая рубашка, хотя и чистая, да не глаженая, он сам ее выстирал в Даугаве, а потом просто расправил. Но с чего это он вдруг забеспокоился о рубашке? Не хуже она, чем у других, из того же материала, что у Жака Япиня. И кого вообще здесь может интересовать его одежда?

Чувство досады обратилось в растерянность. Теперь понятно, почему ему захотелось разукраситься павлином. Это так глупо… даже стыдно подумать. И все из-за нее, из-за Юстины, чье имя он поклялся никогда не произносить, не вспоминать. Но стоило увидеть Юстину, стоило ей улыбнуться ему мимоходом, и все его клятвы растаяли как дым, он стал похож на дурачка, который смеется лишь потому, что показали палец. «Что с тобой, Каспар? — спрашивал он себя. — Отчего не можешь перестать о ней думать? Или у тебя разум помутился? Тебя сбили с привычного ритма, ты перестал быть хозяином своих мыслей? Чем только это кончится?..» Открыли дверь, и все пошли в зал.

— Уснул ты, что ли? — дернул его за рукав Харис. — Идем живей. Места не нумерованы.

Рейнис посадил «конструктора реактивного самолета» рядом с собой. Япинь с приятелями и Юстиной сели впереди, через несколько рядов. Каспар слышал, как он сказал Юстине:

— Иди сюда, Джудите, здесь лучше видно.

Не только Каспар, многие в зале поглядывали на молодых людей и девушку с восхищением, даже с завистью: они были молоды, красивы, держались свободно, как люди, знающие себе цену. Многое из того, что они говорили, в иных устах прозвучало бы грубо, пожалуй, глупо, а у них получалось легко и даже с каким-то изяществом. Каспар попытался представить себя на месте Япиня, — вот, скажем, сейчас, когда он, склонившись к Юстине, что-то с увлечением рассказывает. Нет, он бы ни за что не смог так — у него бы язык отнялся, молчал бы, испортил настроение и себе и другим. А то еще стал бы глупо улыбаться и думать о том, куда бы спрятать свои руки, большие, шершавые, с потрескавшейся кожей. Никакое мыло не способно сделать их такими же белыми и чистыми, как у Япиня и его приятелей. И еще он молчал бы просто потому, что не дано ему красиво говорить, а поучиться этому не было ни времени, ни подходящих условий. Ну, конечно, Каспар мог бы потолковать о смазке, запасных частях, о тракторах, но кого это волнует? На их лицах моментально отразилась бы скука: «Ну и нудный тип». В самом деле, Каспар, в жизни, кроме смазки и моторов, есть множество вещей, о которых ты лишь смутно догадываешься. Затаив дыхание, ты слушал песню без слов, ту, что пела тогда Юстина, и в душе рождался отзвук, — она затрагивала какие-то струны в самой глубине, струны, никогда еще не звучавшие. Тогда ты впервые почувствовал прелесть мелодии, но и сейчас не знаешь, что за мелодия и кто ее сочинил. Так-то, Каспар. Впрочем, если бы Юстина была одна, как в тот раз, у эстрады, может, ты и нашел бы что сказать. А может, мы говорили бы молча, ведь иногда молчание скажет больше, чем длинные речи. И еще бы мы могли позволить говорить за себя птицам, проносящимся по вечернему небу, или деревьям, шепчущим над головой. Но, Каспар, как ты смеешь говорить «мы»? Ты сидишь один, и никто тебя не уполномочивал говорить от имени Юстины, и поэтому, пожалуйста, не принимай желаемое за действительное, это принесет лишь разочарование. Возьми себя в руки, Каспар, посмотри на Юстину, — вон она сидит, — не мечтай о ней, она не для тебя.

Позади приглушенно жужжал аппарат, сноп света, вырвавшись из узкого окошка, устремлялся через зал и превращался на экране в людей, машины, дома. Юстина сидела в нескольких шагах от него, но ее мысли были не с ним, а с теми, кто мелькал на экране. Полумрак скрывал ее, но Каспару казалось, он видит ее лицо, а временами мерещилось, будто Юстина оборачивается к нему. Нет, конечно, нет… это только кажется. Каспар был не в силах оставаться в зале и, поднявшись, вышел. Тихо скрипнула дверь.

Рейнис толком не понял, почему ушел Каспар, но чувствовал, что это каким-то образом связано с Юстиной. Пожав плечами, он продолжал смотреть фильм. Прошло, быть может, с полчаса, вдруг его, подобно вспышке света, осенила догадка: ба! да ведь Каспар влюбился! Ну, конечно, влюбился! Это было как снег на голову, как первый жаворонок над снежными еще полями. Любовь стара, как само человечество, и все же каждое поколение ее открывает заново, находит, словно драгоценность, которую люди не унесли с собой, а только схоронили. Теперь Рейнис с небывалым интересом перебирал в уме свои стихотворения о любви. Он писал о ней, следуя каким-то образцам, и теперь чувствовал, что это его «творчество» было просто баловством. В нем пробуждалось что-то похожее на зависть: вот Каспар уже влюбился, а он еще нет. «Наверное, я просто неудачник, — подумал он. — Все у меня в жизни не ладится».