Все случилось летом - [102]

— Что это вы вдруг… загрустили? — спросил он.

— А люди серьезные скучные. Да?

— Вы сами так сказали. Но с вами мне не скучно. Правда.

Когда поднялись на вершину холма, им открылся другой, еще более дальний край света, и он тоже был светел, блестящ, а земля под ним куталась в таинственную темень, огоньки в окнах домов едва теплились. Справа смутно желтела рожь, и слева тоже было поле ржи, а вдоль дороги, по обеим сторонам, тянулись и таяли в сумраке приземистые яблони.

— Но ведь вы замерзли! Какой я растяпа!

Он скинул пиджак, прикрыл им плечи Руты. Она была близко, так близко, и все же хотелось, чтоб была еще ближе, и он положил ей на плечо руку, но девушка уклонилась, отошла.

Ветра не было и в помине, ржаное поле хранило молчание, но запах свежего хлеба реял в воздухе. Позади, внизу, затаившись в прозрачной ночи, лежал городок. А дальше, по ту сторону его, из-за деревьев мелькали обрывки шоссе — того самого шоссе, по которому они сегодня ехали. И там, то исчезая, то вновь появляясь, подобно светлячкам, мчались машины, постреливая фарами.

— Наша дорога, — сказал он. — На ней мы встретились.

Девушка промолчала, но Силиню казалось, она разглядывает те же деревья, те же огни, те же излучины дороги.

— О чем вы задумались? — спросил он.

Небо полоснули два блестящих луча, но тут же, словно не осилив сумрак, упали на кроны деревьев, блеснувшие белым, будто в снежном уборе.

— Почему же он не приехал сегодня? — произнесла в раздумье девушка, обращаясь больше к себе самой.

— Кто не приехал?

— Я так его ждала…

Силинь сразу все понял. Сегодня в дождь стоял на дороге парень, незнакомый шофер, стоял с концом троса и поднятой рукой. А Силинь не остановился.

— Теперь вы будете на меня сердиться, да? Не сердитесь, пожалуйста. Идемте лучше обратно. Сама не пойму, что со мной. Только о нем и думаю. Ничего не могу поделать. Может, с ним несчастье случилось?

— Да я не сержусь! — отозвался с досадой Силинь. — Чего мне сердиться?

Девушка была рядом, но Силинь вдруг отчетливо почувствовал — будто в свете фар увидел на дороге нечто такое, что прежде скрывала темнота: она была дальше самой далекой звезды.

Обратный путь показался коротким. Рута спешила. У моста, к которому с обеих сторон сбегались древние ветлы, она возвратила пиджак и простилась.

— Только обещайте, что не будете сердиться.

— Я буду вспоминать о вас, Рута…

— Нет, не надо, не провожайте. Одна дойду, — поторопилась она отклонить его предложение.

И ушла. Силинь не спеша шагал по самой середине дороги. Остановится, послушает. Но все тихо. Потом на дальней станции просвистел паровоз, лязгнула сцепка, дернулись вагоны и, словно мельница, завертелись колеса — все быстрее, все шибче.

В номере было пусто, ветерок пошевеливал занавески. На столе графин с водой, у стола три стула, в углу облезлый чемодан… И вообще-то выходил он отсюда или не выходил?

Ночь темнее всего перед рассветом. Когда она стала отливать белизной, вернулся Артур. Возбужденный, радостный ворвался в комнату и первым делом спросил:

— Ну как?

— Без толку.

— Даже не поцеловал?

— Нет. А ты?

— Тоже нет. Но я со своей условился пойти раков ловить. Ты в субботу их обеих привези к нам в колхоз. Вместе пойдем.

— Не поеду я.

— Чего это? Машины жалко?

— При чем тут машина? Дальше самой далекой звезды.

— Что ты сказал?

— Ничего не сказал! В субботу домой поеду. Вот что.

— Ну тогда другое дело.

— Может, откупоришь свою бутылку?

— Это можно. С удовольствием.

Артур достал бутылку, вытащил пробку. Наполнил стаканы. Силинь сказал:

— Расскажи-ка мне про ваших старичков, как они умерли.

Артур рассказал.

— И что ж, из близких никого не осталось?

— Было четверо сыновей, все на фронте погибли. Во всем свете одни. И вот я думаю, когда бы лучше оркестру «Интернационал» исполнить — как из дома понесем или на кладбище?

— Я-то слышал, что с «Интернационалом» членов партии в последний путь провожают.

— Мы считаем, и они достойны.

— Ну, тогда конечно.

Немного погодя легли спать. Артур, едва забравшись под одеяло, принялся тихонько посапывать. Силиню с трудом и не скоро удалось задремать. Во сне он видел дождливый день. Самосвал на обочине по ступицу тонул в грязи. А сам он, промокнув до нитки, с концом троса стоял посреди дороги, вытягивал руку к каждой проезжавшей машине. И ни одна не остановилась. Ни одна… Ни одна… Ни одна…

Проснулся внезапно, рывком сел на кровати. Долго не мог сообразить, где находится. Озадаченный дурным сном, застыл в мучительных раздумьях: ему казалось, совсем рядом, бесшумной поступью, точно невидимки, ходят какие-то истины, с которыми раньше он не был знаком. И ему хотелось схватить, удержать их.

1965

ДИКАРЬ

Юрис Пупол вернулся с работы позже, чем обычно, а жены еще не было дома. Он подергал дверную ручку, позвонил и, окончательно убедившись, что в квартире никого нет, отправился за вторым ключом, хранившимся в условленном месте под оконным наличником.

Пупол с женой занимал угловую двухкомнатную квартиру на первом этаже. Дом был новый, четырехэтажный, выходил на мощеную улицу районного города. С утра до вечера по ней громыхали повозки, с ревом проносились грузовики, но одним концом вместе с квартирой Пуполов дом забрался в яблоневый сад, подойдя вплотную к сиреневой беседке. Внутри ее были сколочены скамейки, столик, и там по субботам, воскресеньям непонятно откуда собиралась всякая пьяная шушера, своими криками досаждая Пуполам и другим жильцам крайнего подъезда.