Тем все и кончилось. Больше ни у кого не возникало желания ни забираться в кратер, ни даже приближаться к нему. Если кто-нибудь случайно оказывался в нескольких милях от Тихо, он вдруг начинал передвигаться как бы на цыпочках и огибал зловещее место по широкой дуге. А попытаться проникнуть внутрь — такое наверняка не приходило в голову ни одному человеку в здравом уме и твердой памяти.
У меня же, очевидно, слегка поехала крыша.
Ладно, хватит валять дурака, будем честными. Ни про кого из лунных старателей нельзя сказать, что вот он — в здравом рассудке. Те, кто наделен здравомыслием, отсиживаются в безопасности на Земле.
Сьюзи, которая сидела на панели управления, искрилась слабее обычного. Чувствовалось, что она чем-то расстроена. Непрерывно щелкал счетчик радиации; вездеход катился по дну выбеленного пылью распадка. Я торопился вернуться в город, поскольку оставил почти весь кислород Амелии и не мог терять времени. Стоит кислороду выйти — и поминай как звали, проживешь ровно столько, на сколько сумеешь задержать дыхание.
Вдобавок я беспокоился — не только насчет кислорода, но и насчет Амелии. Впрочем, мое беспокойство вряд ли было оправданным. Амелия казалась более-менее разумной девушкой. Кислорода у нее достаточно, вездеход стоит теперь в тени, которая никуда не денется до рассвета следующего лунного дня. Правда, она может замерзнуть, но, если не согреется благодаря термоэлементам скафандра, просто выйдет на солнце, на котором не страшен никакой холод. Дыру в лобовом стекле мы заделали, то есть кабина вездехода снова стала герметичной; воды у Амелии в избытке…
На юге показался западный склон Пиктета, увенчанный зазубренным гребнем, а дальше, на юго-западе, замаячил Тихо, белые пики которого вонзались в угольно-черное небо.
Дно распадка устилала пыль, что было не очень-то хорошо. Вездеход в любую секунду мог угодить в пылевую яму — может быть, совсем крохотную или же такую, в какой поместится добрая дюжина машин.
Однако мне было некогда рыскать по округе в поисках более безопасного пути, равно как и вести машину на небольшой скорости, чтобы в случае чего успеть затормозить и дать задний ход.
Если бы я знал, что в распадке лежит пыль, то ни за что бы в него не сунулся; но начало дороги не предвещало ничего подобного — сплошной камень, катись в свое удовольствие. Разумеется, я смотрел вперед, однако солнце сверкало так ярко, что определить на расстоянии, галька там или пыль, не представлялось возможным.
Когда ты впервые прилетаешь на Луну, тебя поражает одна вещь. Луна — черно-белая. Если не считать немногочисленных оттенков, какие присутствуют в скальных породах, других цветов здесь не существует. Солнце буквально выбеливает все, на что только падают его лучи. А когда солнце уходит, наступает кромешная тьма.
Итак, я вел вездеход по распадку, прокладывал колею по пыли, которую никогда еще не давили гусеницами; которую испещряли крошечные кратеры — следы примчавшегося из космоса мусора; которая копилась тут на протяжении столетий, отшелушивалась от каменных стен, не выдерживавших беспрерывных атак излучения, укусов песка, что передвигался со скоростью не одной мили в секунду, перепадов температуры — разница составляла сотни градусов.
Да, жизнь на Луне тяжелая и не слишком веселая, однако в самой суровости планеты таятся восторг и красота. Она ловит каждую ошибку, норовит прикончить тебя, не знает жалости, не дает пощады; но порой она являет собой зрелище, от которого захватывает дух, когда душа словно взмывает в черноту космоса и обретает умиротворение и понимание. А иногда Луна попросту лишает тебя слов.
Что-то похожее происходило со мной сейчас. Я застыл в кресле, в горле пересохло, на лбу выступил пот. Машина катилась по распадку, приближаясь, может статься, к ловушке, объехать которую не удастся.
Мне повезло. По-видимому, мой черед еще не наступил: старушка-Луна, должно быть, приберегала меня для другого раза.
Я выехал из распадка и очутился на широкой равнине, за которой виднелся Домашний проход, что вел внутрь Пиктета, прямиком к Енотовой Шкуре.
Под гусеницами вновь захрустела галька. Я посмотрел на датчик кислорода: игла находилась почти у самого левого края шкалы. Ничего, до города хватит. В крайнем случае воспользуюсь тем баллоном, который упакован в ранец скафандра. В общем, доберусь.
Главное — я целым и невредимым выбрался из засыпанного пылью распадка, а остальное в настоящий момент ерунда.
Вездеход взобрался на склон, и передо мной раскинулся Пиктет — амфитеатр, у северо-восточной стены которого притулилась колония. За городом сверкали на солнце здания космопорта, служившего промежуточным этапом на пути к другим планетам. На моих глазах на посадочную площадку опустился очередной звездолет, окутанный клубами дыма, весь в пламени, которое выплевывали дюзы. Наблюдать за ним было очень странно: тормозные двигатели работали на полную мощность, пламя било ослепительными струями — однако посадка проходила в полной тишине.
Первое, что поражает на Луне, — засилье черного и белого цветов; грозное же высокомерие тишины обрушивается не сразу, но затем сопровождает тебя каждую минуту. Тишина — то, во что трудно поверить, с чем нелегко свыкнуться и почти невозможно жить.
