Все реально - [5]

Выстрелы возле дома закончились впечатляющим бумом и настоящим фейерверком. Разве только цветы в небе не расцветали. Наверное, подумал Алексей, это боеприпасы взорвались. Раз у папы были пулеметы, значит, были боеприпасы. Тут он испугался за свои боеприпасы, выполз на берег и стал вытряхивать из карманов все, что ему дал папа. Спички оказались завернутыми в какую-то резинку. А патроны были в картонных коробках. Коробки совсем размокли, и он разломал их, порвал и выкинул в воду, чтобы не оставлять следов. А патроны протер рубашкой и рассовал по карманам на груди. Потом вспомнил, достал один и аккуратно зарядил винтовку. Смешно. Это он уже шел несколько часов по лесу, а оружие все еще было не заряжено! Вставало солнце, но оно еще было за скалами. Папа говорил, что днем двигаться не стоит, вспомнил Алексей. Он снова вышел к лесу, нашел самую большую старую ель, ветви которой почти лежали на земле, и заполз туда, в сухое и жаркое пространство. Пауков он уже не боялся, потому что очень устал. А клещи, которыми обычно всех пугают — они на самом деле на траве, а вовсе не на елках. И сразу уснул, обнимая свою винтовку. … Второй день стал самым тяжелым. Это в первый он проспал полдня, потом нашел малинник и в нем долго возился, обирая осыпающуюся сочную красную ягоду. А потом вдруг вспомнил, уже объевшись, что в книжках малинник всегда — место кормежки бурого медведя. Как же он оттуда бежал на север! Как бежал! Учитель физкультуры был бы доволен, наверное. Только где сейчас тот учитель? Иногда Алексей останавливался и долго сидел, дыша тихо-тихо, через широко открытый рот, вслушиваясь в лес. Пару раз стрекозами над самыми верхушками деревьев пронеслись мотодельтапланы. Папа говорил, что его наверняка будут искать. Вот, ищут. Папа все правильно говорил. На самом закате он разжег маленький костерчик из сухих сосновых шишек, выкопав ножом небольшую ямку. Костер почти не давал дыма, и огня почти не было — был просто жар, на котором, надев на ветку, он поджарил несколько сорванных по дороге грибов. Он знал, какие грибы бывают летом. Это мама показывала ему. Алексей вспомнил маму и немного поплакал. Он не потому плакал, что ее убили. Он про «убили» просто так подумал, как в кино. Он просто плакал, потому что ему плакалось. «Глазки потеют», — смеялся в таких случаях папа. Вот, глазки сильно потели. И еще в них попадал легкий белый едкий дымок от костра. Глаза щипало, вот он и плакал. Ночью он спал. Потому что ходить ночью по лесу он еще не решался.

Темнота его пугала, пожалуй, сильнее, чем неизвестные «они», от которых надо прятаться. А второй день был самым тяжелым. Тут не было умывальника. Не было туалетной бумаги, и это казалось почему-то самым стыдным. Алексей чувствовал грязь на всем теле. А на руки просто боялся смотреть. С такими бы руками мама ему — ох! Он вспомнил маму и пошмыгал носом, на ходу вытирая его рукавом куртки. Грибов больше не было. Да и тот случай был, наверное, просто везением. Ягод тоже не встречалось. Весь второй день он шел голодным. Тяжело шел. От дерева к дереву, стараясь очень далеко не уходить от реки. Потому что без еды прожить какое-то время можно, а вот без воды — совсем никак. Об этом он читал. И спать на голодный желудок было тяжело. Вернее, не спать, а лежать, вслушиваясь в лесные звуки. Треснул ли сучок? Слышно ли чье-то дыхание? И еще — холодно. Что это за лето такое, что так вдруг холодно? Он выполз на свет только на рассвете, когда красное солнце выглянуло из-за елок, и снова пошел. Ну, да. Не охотник он. И даже не рыбак. Но кушать-то надо. Потому что надо идти на север — папа сказал не останавливаться. А чтобы долго идти — надо много кушать. Так Алексей уговаривал себя, подбираясь с винтовкой наперевес к очередной полянке. На той ворковали типичные городские голуби.

Только цветные какие-то. Коричневые. Он долго целился, примостив винтовку в развилку ветвей, потом, затаив дыхание, медленно-медленно потянул спусковой крючок. Щелкнуло, как ветка сломалась. Лес даже не заметил выстрела. Только голуби поднялись стаей, оставив одного на поляне. Алексей подождал еще немного, вслушиваясь. Вроде, никого рядом.

Тогда он быстро выбежал, схватил птицу за крыло и тут же убежал обратно в лесную тень. Нож был очень острым. Кое-чему его папа все-таки научил: как потрошить, как осторожно вырезать самое горькое, чтобы не отравить мясо желчью. А ощипывать птицу он не стал. Сходил к реке, посидел в кустах на берегу, смотря то вверх, то вниз по течению, а потом под песчаными наносами накопал сырой тяжелой красной глины и завернул потрошеную птицу в нее, превратив в сплошной ком. Веточкой сделал два отверстия. Закопал в песок. А сверху опять развел маленький почти бездымный костерок, подкидывая в него шишки, и суша одновременно свои совсем расползшиеся кроссовки. Костер без дыма — это если не наваливать много веток. И сырого не класть. Надо положить около огня заранее, чтобы подсохло все. А потом просто подкладывать по одной. Полчаса он вытерпел. Он умел терпеть, на самом деле. Потому что был, как говорил папа, «дисциплинированный». Папа остался там. С мамой. А он должен все равно идти на север. Алексей стукнул рукояткой ножа по горячему глиняному кому. Еще раз, раскалывая на части. Внутри были перья и пух, а между ними вкусное распаренное белое мясо. И остатки костра и кости он снова закопал, накрыв ямку куском дерна. Посмотрел со стороны: если специально не искать — так и не заметишь! Ну, вот. Три дня, значит. Патрон в патроннике. Винтовка на груди. Теперь он пошел ночью.