Все против всех: Неизвестная гражданская война на Южном Урале - [50]

И это подтверждается бесчисленными свидетельствами. Вот несколько, взятых наугад, из уральских сводок 1918 года: «В Тургояк прибыл эстонский полк с хорошим комсоставом; в Кинели рота латышей делает чудеса» (Н. Подвойский, 18 июня 1918 года, Уфа); «13 июня отправлено в Екатеринбург 4 отряда: первые 3 местные, 212 человек, 4-й, интернациональный, 200 человек» (сводка Информотдела Уралчека, 13 июля 1918 года); «Сводным отрядом Эстонского батальона… заняты деревни: Селянкина, Новотагильская, Новоандреевская, Карабаш… комиссар Златоуст — Челябинского фронта Поль Вадрэ» (Оперативная сводка военкома направления Златоуст — Челябинск, 24 июня 1918 года). Таким документам нет числа… Причем это только по Уралу. А по всей России?

И кроме того, интернационалисты — всегда в эпицентре, будь то бои на фронте (именно они переломили в 1919 году ход военных действий и на Урале, и под Орлом и Кромами против Деникина, и на подступах к Питеру), подавление восстаний (вспомните снова Прикамье!), внутрипартийные разборки (как, например, 6 июля 1918 года, когда латыши спасли власть Ленина) или же карательная машина — в ЧК они все время на виду.

А теперь сравните все это с тем, что я выше писал об интервентах, и задумайтесь, какова конкретная роль тех и других в российской трагедии. Уж слишком несопоставимыми получаются картины. И задайте — хотя бы самим себе — вопрос: не для затушевывания ли зловещей роли интернационалистов была сфабрикована легенда об «интервенции» и «походе 14 держав»? Образно говоря, кто тогда реально был в России интервентом — не интернационалисты ли?

Киллеры против начдивов, или Разборка в стане «левых»

Мы привыкли называть события октября-ноября 1917 года «большевистской революцией» (или, точнее, переворотом). И в дальнейшем, во всей истории гражданской войны, слова «красные» и «большевики» для нас стали привычными синонимами. Дело же обстояло сложнее.

Помните, как в фильме «Чапаев» уральский крестьянин в исполнении Б. Чиркова задавал Василию Ивановичу изумительный вопрос: «Ты за большевиков али за кумунистов?» Для нас — смешно, для Чапаева — нелепо: он понимает, что это одно и то же. А вот крестьяне так не считали. Для них большевики — те, кто 7 ноября 1917 дали им землю, а «кумунисты» -те, кто весной 1918 года пришли ее отбирать.

Такая антиномия в крестьянских построениях того времени прочно засвидетельствована очевидцами. Отсюда парадоксальный факт: во время восстания мужики, по словам историка Л. Юзефовича, «с благоговением произносили имя Ленина и резали коммунистов». А уж что такое «Интернационал», за который Чапай (в фильме), то об этом надо вообще хорошенько подумать.

Но дело не только в терминологической путанице — она не случайна. За ней стоит прочно забытый нами и абсолютно очевидный для участников событий факт: красный лагерь был не монопартийным. «Красными» были представители леворадикального крыла тогдашней российской политической палитры. То есть левые социал-демократы (большевики и меньшевики-интернационалисты), левые эсеры, эсеры-максималисты и так называемые анархисты-коммунисты, и анархо-индивидуалисты — левая часть анархического движения (была и правая — к ней, например, принадлежал тогда престарелый князь Петр Кропоткин). То, что левые эсеры до Брестского мира входили в Совнарком, общеизвестно. Но это лишь часть сотрудничества «левых», и притом не самая главная. Акцентируя внимание на Совнаркоме, мы впадаем в ложное представление о том, что после Бреста контакты между бывшими союзниками были прекращены. А это не соответствует действительности.

Главное, о чем не просто забыли, но именно предпочли забыть, — это активнейшее и не прекращавшееся после Бреста участие левых партий в гражданской войне своими вооруженными структурами на стороне красных.

Этот факт настолько выпал из традиционной картины гражданской войны, что большинство даже не представляют себе масштабы этого явления. А оно было одним из решающих факторов в развертывающейся российской трагедии.

Менее всего в этом плане проявили себя меньшевики — у них просто практически не было вооруженных отрядов. Но среди руководящих деятелей красных мы находим меньшевиков-интернационалистов не только в политическом руководстве (дипломат Г. Чичерин, творец политики «военного коммунизма» Ю. Ларин, он же — М. Лурье), но и среди военных: таков, к примеру, начдив С. Вострецов, герой гражданской войны на Урале, отвоевавший у белых Челябинск. Гораздо более значительный вес в этом отношении — у левых эсеров и максималистов. Это, в общем, понятно — в отличие от меньшевиков, социалисты-революционеры всегда были партией не парламентского, но подпольного, боевого типа, нацеленной на вооруженную борьбу. То же можно сказать и про анархистов. И на царской каторге, замечу, у эсеров и анархистов — абсолютное преобладание: большевиков там были считанные единицы.

Так вот, эсеровские боевые дружины под красным флагом — неотъемлемая часть истории борьбы «за власть Советов», причем повсеместно, в том числе и на Урале.

В Ижевске, к примеру, уже с сентября 1917 года власть была захвачена большевиками, опиравшимися на максималистскую Красную гвардию. А вот характерный документ лета 1918 года — сводка Информотдела Уральского управления НКВД о положении в екатеринбургском уезде в июне 1918 года: «13 июня отправлено в Екатеринбург для борьбы с чехами (от себя добавлю: всех послали на подавление мужиков. — Д.С.) 4 отряда, 412 человек, из них 3-й отряд — левые эсеры — 54 человека».