Все прекрасное началось потом - [20]

Джордж проводил Костаса до парадной двери, и они пожали друг другу руки. Элегантная одежда придавала человеку достоинство, и Джордж считал это чувство жизненно важным.

Многие кумиры Джорджа – археологи и лингвисты 1930-х годов – писали в своих книгах о портных не меньше, чем об экспедициях. Они взбирались на слепящие глаза, раскаленные песчаные холмы в льняных мундирах с Савил-Роу[20]. Они обследовали гималайские пещеры в твидовых костюмах, широких грубых башмаках и гетрах – и при этом всегда были гладко выбриты, если только не были серьезно травмированы или временно обездвижены.

Так вот, Джордж подарил Костасу один из своих костюмов, пошитых на заказ в Париже. Его сорочки, с воротничками на пуговицах, были сшиты на Джермин-стрит, в Лондоне, а обувь была от самого Альфреда Сарджента[21]. Джордж, полагавший, что галстук-бабочка никогда не выйдет из моды, пользовался бритвенными принадлежностями и косметикой только от Джо Трампе-ра[22], не говоря уже о том, что он был обладателем и куда более оригинальных вещиц: среди прочего, к примеру, у него имелась узенькая серебряная мешалочка, предназначенная для того, чтобы делать шампанское не таким шипучим.

Глава четырнадцатая

Отец Джорджа покинул Саудовскую Аравию и вернулся домой, в Соединенные Штаты, когда Джордж заканчивал свое обучение в Эксмуте и за три года до того, как он отправился в Афины. Он написал Джорджу, что хочет снова стать ему отцом.

Он также сказал, что собирается дать Джорджу денег на жизнь, ибо так велит ему отцовский долг, потому как он хочет, чтобы его сын стал обеспеченным молодым человеком.

Последние три года, пока у него было настроение, он навещал Джорджа два раза в год. И вот пять месяцев назад он снова приехал в Афины.

После продолжительного обеда и нескольких бутылок вина Джордж проводил отца до его гостиницы – через площадь Синтагма, потом по длинному бульвару, и так до самой «Афины-Хилтон». Он помог ему подняться наверх и остался ждать в гостиной комнате номера, пока отец возился в ванной. Через десять минут Джордж пошел проверить, что он там делает, и увидел, что отец спит на полу прямо в одежде. Джордж развязал ему галстук, расстегнул воротничок сорочки, стянул с него ремень, стащил ботинки и накрыл его одеялом.

На туалетном столике лежал большой конверт с именем Джорджа. Внутри – пачка долларовых купюр и, как обычно, подарочный сертификат в «Гермес» – магазин-мастерскую по пошиву готового платья, который приглядел для него отец.

Перед уходом Джордж сложил одежду отца, прибрался в номере. И выставил за дверь несколько пустых бутылок из-под водки, чтобы горничная их унесла. Потом аккуратно разложил на столе журналы о гольфе, зашторил окна от городского света и присел на кровать. Несколько минут он смотрел на спящего отца. Затем встал и ушел, тихонько закрыв за собой дверь.

На выходе Джордж задержался поболтать с портье и попросил проверить через пару часов, как там его отец, поскольку он неважно себя чувствует. После этого Джордж взял такси, приехал к себе домой и лег в постель.

Самой любимой поэмой Джорджа была гомеровская «Одиссея». Он даже сделал собственный вариант перевода на английском. В одной из ее частей говорится о том, как у мальчика пропадает отец.

Глава пятнадцатая

Джордж проснулся рано утром. Было еще темно. Винный магазин открывался только через несколько часов. Он полистал поэтический сборник, лежавший на ночном столике.

«Есть лишь одна-единственная женщина в мире. Единственная и многоликая».

Затем встал и съел несколько холодных картофелин с йогуртом, лимонным соком и луком.

Он написал имя Ребекки на древнегреческом и приклеил его к холодильнику. Он даже пробовал написать ей пару поэтических строк и хранил их в наволочке вместе с заначкой – пачкой сигарет и поздравительными открытками ко дню рождения, которые отец посылал ему каждый год до его семнадцатилетия.

Джордж распечатал плитку шоколада. Думал, от сладкого полегчает. Когда ты трезв, тяжко жить в мире, где тебе все так дорого. Точно верный поборник некоей темной религии, он часто обливался слезами, когда чувствовал, как на него нисходит божественное откровение, – подобно дождю, бьющему в окна, или запаху яблок, или голосу отца, читающему своему ребенку книжку в парке; подобно стае вспархивающих птиц, мельканию и грохоту проходящего поезда и безмолвной красоте ликов.

А выпивка вымывала весь этот бред. Упрощала его мироощущение. Залив глаза, он свободно исследовал землю, не думая о каждом прожитом мгновении как о последнем.

За окном над его кроватью небо сделалось тускло-голубым – значит, скоро рассвет.

Где-то там, на другом конце города, среди тысяч бьющихся сердец есть одно – желанное.

Поразмыслив, Джордж решил, что все уж больно затянулось и придется ему протопать несколько миль через все Афины до ее дома, – там он перекурит, хлебнет узо из бутылки, которую купит, дождавшись открытия магазинов, и представит себе, как чудесно, стоя внизу, упиваться ее сонным образом на балконе.

А может, он позвонит ей в дверь и сбежит (если будет не слишком пьян). Он представил себе, как спрячется в кустах, а она выбежит на улицу поглядеть, кто это еще к ней заявился.