Все правые руки - [4]

— Я ничего не знаю.

Затем, как бы оправдываясь перед представителем «компетентных органов», добавил, чтобы разбавить лапидарность своего повествования:

— Я возвращался вечером домой. Под аркой соседнего дома меня кто-то окликнул. Я начал поворачиваться, чтобы посмотреть, кто меня зовет, и тут он меня ударил сзади чем-то тяжелым. Я сразу упал и потерял сознание. Больше я ничего не знаю. Можно вопрос?

— Конечно можно. Задавайте. Я весь — внимание, — живо откликнулся посетитель.

— У меня в нагрудном кармане была крупная сумма в валюте. Не подскажете, что с ней стало?

Гость не мог скрыть от пациента гримасу брезгливого недовольства на своем лице, подумав при этом про себя: «ему бы о Боге сейчас думать, а он о «тридцати сребрениках», ведь наверняка это была не первая его акция». Вслух же произнес сакраментальное:

— Увы-увы, Роман Яковлевич. При обнаружении вас под аркой дома сотрудниками «скорой помощи», никаких денежных, тем более валютных средств, обнаружено не было. Все это конечно печально, — продолжил он, — и к утерянным или похищенным деньгам мы еще, безусловно, вернемся, но поговорить я с вами хотел совсем по иному поводу.

— Какому поводу? — удивился больной, внезапно окрепшим от неподдельного удивления голосом.

— Вы ведь не ребенок, Роман Яковлевич, — вздохнул гость, плотно и по-хозяйски умащивая свой зад на стуле, что находился подле кровати. — Вы уже взрослый человек среднего возраста, и значит должны знать, ну или, по крайней мере, догадываться, что сотрудник управления ФСБ по охране конституции и борьбе с терроризмом, вряд ли будет интересоваться банальным ограблением в московской подворотне.

— Я не понимаю, о чем вы? — вновь выдавил из себя через силу Рахлин. Но даже беглого взгляда постороннего наблюдателя хватило бы, чтобы понять, как слова сотрудника спецслужбы напрягли и встревожили его. Заметив внутреннюю перемену в своем собеседнике, майор только усмехнулся кончиками губ, а глаза его повеселели, в них проскользнула искорка самодовольства. Он раскусил «топорную» игру своего подопечного и, как хорошая гончая, взял «верхний» след.

— Я в полной мере отдаю дань вашему актерскому умению, однако, все же замечу, что вы несколько переигрываете, — хищно усмехнулся он.

— Что вы от меня хотите?! Я и так пострадал после нападения, а вы вместо сочувствия и желания разобраться в том, кто мог совершить это преступление, приходите и начинаете меня в чем-то подозревать! — с нескрываемым жаром выпалил эту тираду Рахлин. На его пафосную речь тут же откликнулся осциллограф учащенным попискиванием. В ответ на тревожные сигналы аппарата, в дверях мгновенно возникла медсестра в операционном чепчике и маске, вопросительно уставившаяся на посетителя. Однако тот только махнул рукой в ее сторону «мол, все под контролем» и она быстренько умелась назад, явно не желая вступать в перепалку с «жандармом», как охарактеризовал его только что заведующий реанимацией.

— Ой-ой! — деланно испугавшись за состояние пациента, запричитал Иверзев. — Что это вы любезный так раздухарились?! В вашем шатком положении нужно оставаться в спокойствии во избежание фатального конца. К тому же я еще не задал вам ни единого вопроса по интересующей нас тематике.

— Каких еще вопросов?! Что вас еще интересует? Я уже все сказал! Вы, что, издеваться сюда пришли над потерпевшим?! — уже не сдерживаясь и не скрываясь, сорвался больной на своего мучителя.

— Хм-м, — сделал озабоченное лицо майор. — Тут ведь как посмотреть еще?

— Что вы имеете в виду?

— Я говорю, это еще вопрос, потерпевший вы или…, - начал и не закончил он, выжидающе глядя на лежащего.

— А кто я, по-вашему?! — искренне недоумевая, спросил тот.

— …или преступник, — уже отчеканил Иверзев, добавив зловещих ноток в свой голос.

— С каких это пор у нас пострадавших стало принято называть преступником!? — не сдавался пациент на фоне верещащего осциллографа.

— О?! — удивился майор, поудобнее размещаясь на стуле и сложив руки перед собой на груди. — Вижу, наконец, присущий вашей нации здоровый сарказм! Значит не все так страшно для самочувствия. Однако, позволю себе, поправить вас. Я не назвал вас преступником, а всего лишь сделал предположение, а это, как говорят у нас на Привозе[6] — две большие разницы. Не так ли?

— Я решительно, слышите, решительно не понимаю, куда вы клоните и что пытаетесь доказать?! Я честный и законопослушный гражданин, и я не позволю в отношении себя всяческих грязных инсинуаций!

«А ведь доктор лукавил, когда говорил, что пациент находится на грани жизни и смерти. Ишь, как поет. На пороге небытия такие речи, как правило, не произносят. Да и будь его состояние настолько плохим, как утверждал длинноносый, на суматошный звон аппаратуры уже давно бы слетелся весь медперсонал. Ладно. Возьмем эскулапа на заметку, в качестве подозреваемого во взяточничестве» — подумал Иверзев, слушая упреки в свой адрес со стороны кровати. Когда запал праведного негодования Романа Яковлевича изрядно поиссяк, все-таки, как-никак, а ранение все же сказывалось на его физических и моральных силах, майор взял слово.

— Вот я и пытаюсь разобраться в подоплеке вашего дела, а вы мусорите словами в мой адрес. И кстати, для смертельно больного вы слишком воинственны, что никак не говорит в вашу пользу.