Все повести и эссе - [15]

Думая обо всем этом, Саша вышел к развилке. Когда он проходил здесь минут двадцать назад, ему показалось, что к дороге, по которой он идет, пристроилась другая, поменьше, – а сейчас он стоял на распутье, не понимая, по какой из дорог он сюда пришел: обе казались совершенно одинаковыми. Он попытался вспомнить, с какой стороны появилась вторая дорога, и закрыл на несколько секунд глаза. Вроде бы справа – там еще росло большое дерево. Ага, вот оно. Значит, идти надо по правой дороге. Перед деревом, кажется, стоял такой серый столб. Где он? Вот он, только почему–то слева. А рядом маленькое деревце. Ничего не понятно.

Саша поглядел на столб, когда–то поддерживавший провода, а сейчас похожий на грозящие небу огромные грабли, подумал еще чуть–чуть и повернул влево. Пройдя двадцать шагов, он остановился и поглядел назад – вдруг с поперечной перекладины столба, отчетливо видной на фоне красных полос заката, взлетела птица, которую он до этого принял за облепленный многолетней грязью изолятор. Саша пошел дальше – чтобы успеть в Коньково вовремя, надо было спешить, а идти предстояло через лес.

Удивительно, думал Саша, какая ненаблюдательность. По дороге из Конькова он даже не заметил этой широкой просеки, за которой виднелась поляна. Когда человек поглощен своими мыслями, мир вокруг исчезает. Наверно, он и сейчас бы ее не заметил, если бы его не окликнули.

– Эй, – закричал пьяный голос, – ты кто?

И еще несколько голосов заржали. Среди первых деревьев леса, как раз возле просеки, мелькнули люди и бутылки – Саша не позволил себе обернуться и увидел местную молодежь только краем глаза. Он прибавил шаг, уверенный, что за ним не погонятся, но все–таки неприятно взволнованный.

– У, волчище! – прокричали сзади.

»Может, я не по той дороге иду?» – подумал Саша, когда дорога сделала зигзаг, которого он не помнил. Нет, вроде по той: вот длинная трещина на асфальте, напоминающая латинскую дубль–вэ, – что–то похожее уже было.

Постепенно темнело, а идти было еще порядочно. Чтобы чем–то себя занять, Саша стал обдумывать способы проникновения в клуб после начала сеанса, начиная от озабоченного возвращения за забытой на сиденье кепкой («знаете, такая красная, с длинным козырьком,» – в честь любимой книги) и кончая спуском вниз через широкую трубу на крыше, если она, конечно, есть.

То, что он выбрал не ту дорогу, выяснилось через полчаса ходьбы, когда все вокруг уже было синим и на небе прорезались первые звезды. Ясно это стало, когда у дороги появилась высокая стальная мачта, поддерживающая три толстых провода, и послышался тихий электрический треск: по дороге от Конькова таких мачт не было точно. Уже все поняв, Саша по инерции дошел до мачты и в упор уставился на жестяную табличку с любовно прорисованным черепом и угрожающей надписью. Потом оглянулся и поразился: неужели он только что прошел через этот черный и страшный лес? Идти назад, чтобы повернуть в нужном направлении, означало снова встретиться с ребятами, сидящими у дороги, – узнать, в какое состояние они пришли под действием портвейна и сумрака, было, конечно, интересно, но не настолько, чтобы рисковать из–за этого жизнью. Идти вперед значило идти неизвестно куда, но все–таки: если идет дорога по лесу, должна же она куда–то вести? Саша задумался.

Гудение проводов над головой напоминало, что где–то на свете живут нормальные люди, вырабатывают днем электричество, а вечером смотрят с его помощью телевизор. Если уж ночевать в глухом лесу, думал Саша, то лучше всего под электрической мачтой – тогда это будет чем–то похоже на ночлег в парадном, а это вещь испытанная и совершенно безопасная.

Вдруг донесся какой–то полный вековой тоски рев – сначала он был еле слышен, а потом вырос до невообразимых пределов, и только тогда Саша понял, что это самолет. Он облегченно поднял голову, и скоро вверху появились разноцветные точки, собранные в треугольник, пока самолет был виден, стоять на темной лесной дороге было даже уютно, а когда он скрылся, Саша уже знал, что пойдет вперед. (Он вдруг вспомнил, как очень давно – может, лет десять–пятнадцать назад, – он так же поднимал голову и глядел на ночные бортовые огни, а потом, став старше, иногда воображал себя парашютистом, сброшенным с только что пролетевшего сквозь летнюю ночь самолета, и эта мысль сильно помогала.) Он пошел вперед по дороге, глядя прямо перед собой на выщербленный асфальт, постепенно становящийся самой светлой частью окружающего.

На дорогу падал слабый, неопределенной природы, свет – и можно было идти не боясь споткнуться. Отчего–то – наверно, по городской привычке, – у Саши существовала уверенность, что дорога освещена редкими фонарями. Когда он попытался найти такой фонарь, он опомнился – никаких фонарей, конечно, не было вокруг: светила луна, и Саша, задрав голову, увидел ее четкий белый серп. Поглядев немного на небо, он с удивлением отметил, что звезды разноцветные – раньше он никогда этого не замечал или просто давно про это забыл.

Наконец стемнело полностью и окончательно – то есть стало ясно, что темнее уже не будет. Стальная мачта осталась далеко позади, и теперь о существовании людей свидетельствовал только асфальт под ногами. Когда стало прохладно, Саша вынул из рюкзака куртку, одел ее и застегнул на все молнии: так он чувствовал себя в большей готовности ко всяким ночным неожиданностям. Заодно он съел два мятых плавленых сырка «Дружба» – фольга с этим словом, слабо блеснувшая в лунном свете, почему–то напомнила о вымпелах, которые человечество родины постоянно запускает в космос.