Всё началось, когда он умер - [30]

— Галя, нас спасут аскетичные честные китайцы, если заменят этих торговцев анашой из Средней Азии.

— Согласна, Юля, но при условии, что китайцы примут православие.

— Не дай бог! Какой тогда от них толк? Как от нас?

Но самым удивительным было то, что начинали все в обычных стационарах, а затем сами предложили себя частным клиникам. И эта, только что открывшаяся, была в послужных списках большинства не первой. Люди искали, где выше зарплата, пока Катя и другие иногородние сестры радовались, что их из поликлиники не гонят. Но ведь и здесь тоже были приезжие! В общежитие никто из них и не думал соваться, делили комнату с какой-нибудь женщиной.

— А как вы искали напарницу? — допытывалась обалдевшая Трифонова.

— Звонили по объявлениям, спрашивали у хозяек, пока не нарывались на разрешение: «Одна уже есть, но не прочь платить меньше, возьму еще». В общаге едва ли не дороже, а условия хуже, и свободы — ноль. Глупо там маяться.

Катя, которую бабушка сразу настроила на опыт своей послевоенной юности — терпеть все, даже не спросила себя, почему этого не делала. Не знала такого варианта. Только госучреждение, трудовая книжка и пять этажей комнат с десятью стервами в каждой. «Так можно было обойтись без Анны Юльевны? Самой устраиваться и не обязательно сюда? — думала она. — Все это время у меня были перспективы? Странно».

Девушка быстро осознала, что примерно так существуют и врачи, и менеджеры. И, страшно подумать, владельцы этой клиники и других. Различие лишь в количестве денег, которые они получают и тратят на места, где живут, учат чад, куда ездят отдыхать и развлекаться. И такие, как она недавняя, общежитские, пашущие за копейку на государство и мечтающие выбиться в люди из дворняг, и бомжи, завидующие дворнягам, тоже везде есть. А жизнь в столице или крупном городе всюду дороже, но независимей, чем в провинции. Дело лишь в проклятой начальной сумме, которая обеспечивает крышу над головой и кусок хлеба. Чушь. У нее всегда были крыша и хлеб. И она ненавидела их гораздо сильнее, чем предательское небо и верный голод. Значит, причина всех причин в ней?

Еще недавно, сходя с ума из-за невольного дезертирства Андрея Валерьяновича Голубева с поля ее боя за счастье, то есть возможность получать то, что хочется, Катя Трифонова едва не загнала себя в могилу такими бесплодными рассуждениями. Именно они грубо подталкивали ее к самоубийству. Кто-то из соседок приволок в комнату горшок с китайским можжевельником. То ли подарили — дешево и красиво, то ли стащила при озеленении убогого офиса, в котором работала. Одна ветка была гораздо длиннее остальных и причудливо изгибалась. Так Катю, посмотревшую на нее бездумно секунд десять, вдруг осенило: «В этой прихотливой колючей ветке смысла больше, чем во мне». Объяснить почему она не смогла бы. Просто взбрело в голову, которая безо всяких медитативных усилий норовила отключиться от действительности.

Если бы Трифонова читала нечто более серьезное, чем любовные романы, на которые в общаге была запись на месяц вперед, она не испугалась бы. Возможно, обрадовалась тому, что, испереживавшись, начала воспринимать философские сентенции из мирового пространства. Студенты такие вылазки за пределы разума любят. Не то чтобы им в них было хорошо и спокойно, но за ощущение избранности они готовы платить. Медицинская же сестра отреагировала расплывчатым диагнозом: «Это — патология». И стала оттаскивать себя от черты, на которой мысли не приходят, не лезут в несчастную башку, а распускаются в ней, будто всегда там были, только нагромождение всякого хлама их загораживало. Лечатся от этой болезни все одинаково: заставляют себя думать о еде, работе, хозяйстве и толпящемся вокруг народе. Это называется возвращением к жизни. И раз вернувшись, Катя бежала от обобщений и абстракций, как с пригорка от шипящего гусака: он уже давно стоит и расправляет клювом перья, а дитя все несется, вопя от ужаса и заглушая этими воплями тишину за спиной.

Именно поэтому она не зациклилась на вопросе о причинах. Со следствиями бы разобраться. А раз настрой был таким, организм гормонально подсуетился, дескать, у молодых есть бесплатные доступные удовольствия. Словом, девушка влюбилась. Разумеется, в хирурга. Общая участь тех, кто стоит рядом с усталым сосредоточенным богом, дарующим скальпелем жизнь. Надо не один год приучать себя к тому, что это существо — человек. Но даже матерые сестры часто готовы за него в огонь и в воду. Что уж о начинающих говорить. Для них еще неизвестно, кто важнее, первый мужчина или первый доктор, бросивший: «Работаем». От врача в любом случае неприятностей меньше.

Хирурги тоже относятся к своим помощницам с веселым уважением. Они готовы решать любые их проблемы и советом, и делом, лишь бы нос не вешали. Часто такое отношение принимают за надводную часть айсберга интимной связи. Так и есть. Только интим гораздо шире секса. И под водой у этих людей — множество совместных послеоперационных перевязок. Посмотришь на то, что приходится делать сестре, и чувствуешь: она все-таки больше мужик. Напарник. С ней, лапушкой, в горы в одной связке, а не в постель. Изменять женам мастера ручного восстановления здоровья предпочитают с докторицами из терапии вне больничных стен. А близость во время ночных дежурств — вообще бред озабоченных киношников.