Всё началось, когда он умер - [28]

Минут через пятьдесят тосты иссякли, и соседки увлеченно загомонили про общежитские дела. Катя встала, принесла из холодильника добавку колбасы, потом огурчиков, затем сока. А когда на нее, хлопотавшую, перестали оглядываться, бесшумно вытянула из-за двери легкий чемодан и удалилась на другой конец города. Она ничего не чувствовала, будто двигалась по подземке мысленно. Собственное равнодушие было главным итогом ее жизни в тот момент.

«Вот оно — проклятье упущенного шанса, — лениво думала Катя Трифонова. — Месть судьбы за пренебрежение ее даром, за то, что не впилась в Голубева зубами и не выгрызла завещание сразу». Недавно на экзамене ее признали небездарной. Она такая и есть. Рано или поздно должны были встретиться нормальные люди и оценить. Теперь будет больше денег. Но за них все нервы вымотают. И если копить на первый взнос по ипотеке, а потом гасить долг с огромными процентами, ее существование не будет райским. Годам к пятидесяти расплатится за однушку. Великолепная перспектива. Девчонки в общаге иззавидовались сапогам и цепочке. Молодец, раскрутила кого-то, заслужила. Но поведай она им, что упустила, безжалостно издевались бы. Комнату сняла? Заживет в чистоте и покое? Да что это по сравнению с домом Голубева! В общем, то, что должно быть упоением переменами, стало горечью. Как она была бы счастлива, не прибейся в свое время к Андрею Валерьяновичу. Работа в частной клинике — ею бредили все знакомые медики. Прощание с общежитием — мечта каждого, кто хоть на час там задержался и не успел напиться до скотства. Катя летала бы, напевала шлягеры и строила великие планы.

И, лишь очутившись на улице в другом конце Москвы, она поняла, что до ее бывших мест работы, жительства и сожительства полтора часа езды на маршрутке и поезде. В ее власти никогда больше их не увидеть. Бескрайний город врачевал разлуками и спасал цейтнотами. Миллионы людей искали в нем себя и выбирали друг друга. Из нее действительно ничего не выйдет, если ей не удастся соответствовать этому масштабу. И еще есть мир, в котором эта громада не единственная. «Ой, а скоро Луну и Марс обживать начнут, держи в голове на случай, если Землю перерастешь», — усмехнулась про себя Катя Трифонова, сообразила, что выздоровела, но радости почему-то так и не ощутила. Вернее, прежней безумной радости, когда точно знаешь, что все у тебя будет хорошо, так хорошо, как тебе сейчас и вообразить не удастся. Она взрослела на собственных глазах, но не догадывалась об этом.

2

— Зажим! Еще зажим! Сушить! Сушить!!!

Катя Трифонова ловко подавала стерильные тампоны. Надо же, мелкие сосуды давно прижигают лазером, чтобы не кровили, а рык хирурга, требующего металлические прищепки и куски марли, часто и вдруг раздается в операционной. Такая работа — чинить больного изнутри — сплошные неожиданности. И справляться с ними необходимо мигом.

Медики — народ циничный, как все профессионалы, точно знающие устройство тех, кем они занимаются. Имеющие дело с неодушевленными предметами страдают меньше, потому что не так быстро лишаются веры в человека. Им все кажется, будто тот справится с вещью, когда приспичит. Врачи же усмехаются: с собой должен справляться, а это в отношении большинства маловероятно. В общем, своим на вопрос, как ей новое занятие, Катя могла честно ответить: «Блаженствую». И никто от нее не отшатывался в суеверном ужасе, представив, что его усыпленное распоротое тело вызывает у молодой женщины наслаждение. Коллеги понимали, не о внутренностях речь, а о чистой, слегка разреженной атмосфере спасения жизни человека, когда сам человек не мешает. Это, очнувшись от наркоза, он поначалу будет глядеть на спасителей с благоговением. А потом начнет рассказывать, что ему не то вырезали, гады, за его же деньги. И самое мерзкое — не пришили того, что сделало бы его молодым и беспечным. В этом смысле богатые мало чем отличались от неимущих. Отношение к тем, кто помогал вернуть здоровье, формировала только культура, а не содержимое бумажника. Но Катя с недужными теперь почти не общалась. Она истово служила хирургу, готовя операционную к священнодействию и вкладывая в его руку нужный инструмент. Такое участие в исцелении оказалось как раз по ней.

Частная клиника с идеальным порядком, обеспеченные больные и их вежливые родственники смягчили ее жесткий норов, как горячий кофе — сухарь. Несправедливость мироустройства, конечно, продолжала грызть бунтарку волчьими зубами. Но оказалось, что если ты не твердокаменная, а хотя бы пластичная, то тебе не так больно. Однажды миллионер вдруг ломанулся за грань граней после долгой удачной операции, и сестра Трифонова искренне зашептала его бесчувствию: «Миленький, хороший, не уходи, пожалуйста. Доктор все сделал как надо. Не думай, что за границей есть врачи лучше. К тому же не доехал бы ты до них. Тебя на стол еще вчера надо было класть. Сегодня еле успели. Но успели, поверь. У тебя же все есть — интересное дело, роскошная квартира, громадный загородный дом, семья, возможность путешествовать. Чего не живется-то, а? Живи себе и живи. Разве тебе на тот свет торопиться? Нищие вон за этот цепляются, калеки, бомжи». И сердце пациента забилось, будто откликнулось на эти горячечные напоминания.