Всё на земле - [11]

Игорь засмеялся:

— Ты знаешь, чем больше мы с тобой разговариваем, тем с большим восхищением я думаю о Дорошине: эка он тебя точно оценил… До грана… Учел твою профессию, твое честолюбие, твою молодость… Все играет на него. Все.

— Он заслуживает этого… Я не знаю организатора столь крупного масштаба. Человек умеет работать, и дело, которое он выполняет, имеет государственное значение.

— А ты не думаешь, что мы увлеклись? Ты смотри, что происходит с землей? В центральных областях, в зоне наиболее интенсивного земледелия, все больше и больше истощается чернозем. Мы берем от земли, а давать ей почти ничего не даем… Разрушается структура почвы… Созидательные силы природы не бесконечны.

Игорь почти кричал. Малыш, капризничавший по поводу игрушек, вдруг замолчал и с испугом уставился на него. Сосед по скамейке, воспользовавшись секундным замешательством своей подруги из-за выкриков Игоря, подхватил чемодан, сумку и множество других свертков и сверточков и двинулся к вагону. Пришлось встать и вновь начать фланировать по перрону.

— У тебя с нервами не в порядке, — сказал Рокотов. — Раньше за тобой такого не замечалось.

— Иди к черту, — устало и беззлобно пробормотал Игорь и вдруг остановился. — Слушай… я приеду к тебе… Если у вас начнется новая эпопея с уничтожением дееспособных земель без рекультивации уже использованных… Я не знаю, нужно бить тревогу? Нужно идти, но я не знаю куда? Может быть, даже в Центральный Комитет.

— Подожди… Приезжай, поездим, поглядим. Ладно, мы с тобой все о мировых проблемах… Как у тебя с Лидией? Молчишь почему-то.

Игорь засмеялся:

— Родственный долг исполняешь… Пришло время проявить интерес и к этой стороне моей жизни… Все хорошо, друг мой, все хорошо. Просто великолепно. Да… Получаю письма, телеграммы, приветы…

— Таких, как ты, в институтских общежитиях бьют преимущественно по ночам, накрыв голову одеялом… В простонародье этот метод обучения хорошим манерам называется «темной».

— Увы… Я коренной москвич… Жил вместе с мамой до того, как стал мужем и номинальным главой семьи. Моя беда в том, что всю жизнь я не найду сил для того, чтобы сделать совершенно простую вещь, которую многие проделывают ежедневно: стукнуть кулаком по столу в присутствии жены и крикнуть как можно более страшнее: «Доколе?»

Подошел поезд. Они зашли в вагон. Рокотов отыскал свое купе, положил портфель на полку, и они вновь выбрались на перрон. Игорь снова закурил, как-то судорожно затягиваясь, поглядывая по сторонам, и Рокотов отметил про себя, что Чугарин похудел и постарел.

И брюки давновато глажены — стрелка есть, но на коленях уже мешки. Рубашка поглажена неумело, и вообще надо бы написать милой сестренке, что так вести себя неприлично, все же не тридцать лет супругам, чтобы вот так безалаберно жить. Пора бы и к берегу прибиваться, а не бродить по тайге. Дочь уже взрослая.

И тут же усмехнулся про себя: как же, ее уговоришь, убедишь… Рокотовская кровь в ней, беспокойная.

И воля рокотовская. Упорство тоже. Иной раз и не прав тысячу раз, а признать это сил нет. Вспомнил картины из давнего, почти забытого детства. Лиду побили во дворе мальчишки, когда она шла в магазин за хлебом, и старшего брата Николая, заступника и кормильца, не было дома. И тогда сестренка, переплакав в углу, рядом с ним, трехлетним или четырехлетним бутузом, все же снова вышла во двор и сама набросилась на обидчиков. Обратила их в бегство и победно двинулась в магазин.

Они обнялись с Игорем, и, ступив на подножку двинувшегося вагона, Рокотов кричал Игорю:

Жду тебя, слышишь?

Чугарин, спотыкаясь, шагал по перрону, кивал головой. Приближался поворот.

4

Поезд приходил в Славгород в восемь утра. Рокотов встал пораньше: побрился, напился чаю. Знал, что будет встречать его Дорошин. Еще вчера дозвонился-таки до гостиницы, узнал поезд и номер вагона.

— Ну и чудненько! — кричал он. Слышимость была дрянная. — Чудненько, говорю… Встретим тебя на вокзале… Мне тоже из министерства по поводу нашего проекта неплохую весть передали… Есть маленькая задержка, но в принципе отнеслись к этому делу доброжелательно… Теперь возьмемся двойной тягой, а? Как полагаешь?

Рокотов любил в этом человеке размах, широту. Дорошин мыслил всегда масштабно, и это всегда удивляла его, тогда еще совсем молодого инженера. Павел Никифорович заметил его в КБ, потом приглядывался, несколько раз вызывал для разговоров, к делу явного отношения не имевших. Это было в те времена, когда закладывали Романовский карьер… Дело было новое, много в нем было неясностей, и одна из проблем — вода. Водоносные слои лежали выше, чем руда… Тут бы экспериментами заняться, опробовать, а Дорошин взял все на себя… Его соратники в то время жили как на вулкане — а ну риск приведет к катастрофе? А ну не возьмет система насосов откачку такого количества воды? Тогда карьер может стать озером — и прости-прощай несколько лет вскрышных работ и многомиллионные затраты. От одних мыслей на эту тему становилось страшно, а Дорошин по восемнадцать часов не уходил из карьера, и его облепленный грязью газик носился от одного до другого края многокилометровой чаши, и голос его, часто срывающийся на дискант, знали все: от инженера и экскаваторщика до девчат из столовой, которые привозили всем сюда комплексные обеды. А потом первые взрывы, и рыжее облако в голубом небе, и первый ковш руды в кузов самосвала, и тревожные сводки, и снова бессонные ночи, когда подошли к водоносным горизонтам и проблема встала совершенно вплотную, и тревожные глаза Дорошина: «Ну, ребята, переживем эту ночь без чепе, ей-богу, станцую вприсядку на центральной площади…» И насосы выдюжили, и утром, окруженный своими, Дорошин действительно грузновато прошелся вприсядку на дорожке в скверике. Потом они вместе возвращались из областного центра, где обсуждались итоги их работы, и Рокотов спросил Дорошина: