Всё на свете - [37]

Это не вопрос, но все равно у меня нет ответа.

Поворачиваю голову и вижу Олли, который идет к нам.

— Все в порядке? — спрашивает он, а затем целует меня в лоб, потом в нос, а потом в губы.

Я решаю не говорить ему о неизбежном визите мамы. Мы просто используем наилучшим образом то время, которое у нас есть.

— Я никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо, — говорю я. И я рада, что, по крайней мере, насчет этого мне не приходится лгать.

ШКАФ-КРОВАТЬ

Когда мы возвращаемся в отель, уже далеко за полдень. Олли включает свет и потолочный вентилятор, а затем кувырком запрыгивает на кровать.

Он лежит сначала на одной стороне, потом на другой.

— Эта сторона моя, — говорит он, имея в виду левую сторону ближе к двери. — Я сплю слева, — говорит он. — Ну чтобы ты знала. На будущее. — Он садится и прижимает ладони к матрасу. — Помнишь, я сказал насчет того, что эти кровати — апогей комфорта? Беру свои слова обратно.

— Ты нервничаешь? — выпаливаю я и включаю свет с правой стороны кровати.

— Нет, — отвечает он слишком быстро. Он перекатывается, сваливается с кровати на пол и остается там.

Я присаживаюсь на свой край и в качестве эксперимента подпрыгиваю. Матрас скрипит.

— Почему ты спишь слева, когда спишь один? — спрашиваю я. Забираюсь на кровать и ложусь. Он прав — она до умопомрачения неудобная.

— Может это ожидание, — говорит он.

— Ожидание чего?

Он не отвечает, поэтому я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Он лежит на спине, его рука закинута поперек глаз.

— Компании, — говорит он.

Я поворачиваю голову, краснея.

— Ты как безнадежный романтик, — говорю я.

— Конечно. Конечно.

Наступает тишина. Вентиляторы над нами разгоняют по всей комнате теплый воздух. Сквозь двери я слышу звон лифтов и тихое бормотание проходящих голосов.

Несколько дней назад мне казалось, что одного дня вне стен дома достаточно, но сейчас, когда один день прошел, мне хочется больше. Я даже не знаю, хватит ли вечности.

— Да, — говорит через какое-то время Олли. — Я нервничаю.

— Почему?

Он делает вдох, и я не слышу, чтобы он выдыхал.

— Никогда ни к кому не чувствовал такого, что чувствую к тебе. — Он не старается говорить тихо. Если уж на то пошло, он произносит это очень громко и быстро, будто эти слова долго время бурлили в нем.

Я присаживаюсь, опираясь на локти, ложусь, снова присаживаюсь. Мы говорим о любви?

— Я тоже никогда такого не чувствовала, — шепчу я.

— Но для тебя это другое. — Я слышу разочарование в его голосе.

— Почему?

— У тебя все в первый раз, Мэдди. А у меня нет.

Я не понимаю. Если это впервые, то не значит, что это все менее настоящее, да? Даже у вселенной есть начало.

Он молчит. Чем больше я думаю о том, что он сказал, тем больше расстраиваюсь. Но затем я понимаю, что он не пытается проигнорировать или преуменьшить мои чувства. Он просто боится. Учитывая отсутствие у меня выбора, что если я просто автоматически его выбрала?

Он делает вдох.

— Умом я понимаю, что когда-то был влюблен, но сейчас по-другому. Эта любовь так не похожа на мою первую влюбленность. Мне кажется, что это в первый и в последний раз и на вечность.

— Олли, — говорю я, — обещаю тебе, что знаю свое сердце. И это совершенно не новое для меня.

Он забирается на кровать и вытягивает руку. Я сворачиваюсь возле него и кладу голову между его шеей и плечом — это место идеально для Мэдди.

— Я люблю тебя, Мэдди.

— Я тоже люблю тебя, Олли. Я влюбилась в тебя до того, как познакомилась с тобой.

Мы погружаемся в сон, свернувшись друг возле друга, и молчим, просто позволив миру вокруг шуметь за нас, потому что все остальные слова сейчас не имеют значения.

ВСЕ СЛОВА

Я медленно и неохотно просыпаюсь, пока не понимаю, что мы наделали. Смотрю на часы. Мы спали больше часа. У нас едва остается времени, часть которого мы проспали. Снова смотрю на часы. Десять минут на душ, еще десять, чтобы найти идеальное местечко на пляже и насладиться нашим первым и последним днем, подходящим к концу.

Бужу Олли и бегу одеваться. В ванной я надеваю безразмерное платье. Оно подходит всем, потому что юбка расширяется, а верх эластичен и может растягиваться и приспосабливаться подо всех. Решаю не убирать волосы резинкой и распускаю их. Они спадают волнами вокруг плеч и вниз по спине. Моя кожа в отражении зеркала светится теплым коричневым оттенком, а глаза сияют.

Я — картина здоровья.

Олли сидит на верхней перекладине перил веранды. Его расположение выглядит ненадежным, хоть он и держится за перила обеими руками. Я напоминаю себе, что он очень хорошо контролирует свое тело.

Он улыбается, даже более, чем улыбается, когда видит меня. Он Олли и снова не Олли — взгляд пронзительный, отслеживает мое приближение. Я ощущаю, как искрится каждый нерв в моем теле. Как он делает это, просто взглянув на меня? Влияю ли я так же на него? Останавливаюсь в стеклянных раздвижных дверях и смотрю на него. Он одет в обтягивающую черную футболку, черные шорты и черные сандалии — ангел смерти на каникулах.

— Иди сюда, — говорит он, и я устраиваюсь между его ног. Он замирает, и его хватка на перилах усиливается. Я вдыхаю его свежий запах и поднимаю голову. Его глаза чисты, как синее летнее озеро, дна которого я не могу разглядеть. Касаюсь своими губами его губ. Он спрыгивает с перил и подталкивает меня к столу. Не успеваю я опомниться, как я крепко прижата к нему, и он со стоном целует меня. Я открываюсь для него, и мы целуемся до тех пор, пока у меня не заканчивается воздух, пока мое следующее дыхание не становится его дыханием. Мои руки устремляются к его плечам, задней части шеи, в его волосы. Они просто не знают, где остановиться. Я вся возбуждена. Мне хочется всего и сразу. Он разрывает наш поцелуй, и мы стоим, задыхаясь, соприкасаясь носами и лбами, его руки крепко впиваются в мои бедра, а мои — лежат на его груди.