Все мы родом из детства - [23]

– Попробуйте поставить нужную вам, желанную точку за пределами нынешнего этапа, как это делала девушка сто лет назад. И провести туда стрелочку от сегодня. Что на нее попадает?

Марина перестала усмехаться, задумалась.

– Жвачка не попадает точно. Ребенок, лучше два или три, – попадает. И еще… как странно… Но я буду думать об этом. И я, пожалуй, пойду. Спасибо!..

Заселить московский дворик

Большую зеленую папку с веревочными завязками они поставили между стульями. Я сразу догадалась, что там рисунки юноши (что же еще?), и душою потянулась к ней. Я в общем-то не очень люблю детские рисунки, хотя за много лет практики научилась их неплохо «читать». Обычно их восприятию мешает то, что родители ждут моего умиления, а сами дети – непременных похвал. Но рисунки подростков почти всегда интересны сами по себе, как разговор с миром просыпающейся и оглядывающейся по сторонам души.

Папку мне не дали. Сам юноша, с оригинальным для наших северных краев именем Тарас, угрюмо смотрел в пол, а его мать, представившаяся Натальей, протянула мне пухлую стопку каких-то медицинских документов со словами:

– Наверное, нет такого диагноза, который нам когда-нибудь кто-нибудь не поставил бы…

– И вода в колене? – с любопытством спросила я, вспомнив любимого Джерома К. Джерома. – Но ведь не родильная горячка?!

Женщина улыбнулась грустно и понимающе (читала Джерома):

– Неврологический куст с заходом в психиатрию.

– Что ж, рассказывайте по порядку, – вздохнула я, убрав с лица улыбку.

Тарасу семнадцать. Соматически он здоров и редко болеет даже насморком. Более того, он вполне благополучно учится в десятом классе обычной районной школы. Учится на тройки, четверки и пятерки – всего приблизительно поровну. Довольно прилежно выполняет домашние задания, не хамит учителям и родителям, не зависает в компьютере, не курит и, кажется, еще ни разу не напился. Учился в детской художественной школе. Сейчас посещает частную художественную студию для взрослых, в которой не пропускает ни одного занятия.

Но при всем при этом в семнадцатилетней жизни Тараса не было такого периода, про который родители и/или специалисты могли бы сказать: с мальчиком все в порядке.

Первый год жизни он почти непрерывно кричал. Даже самые тщательные обследования не выявляли никакой патологии. В конце концов невролог сказал, что, наверное, у младенца болит голова, потому что на короткое время его успокаивал банальный цитрамон, который пила от головной боли (и как-то от отчаяния дала внуку) бабушка. Уже тогда выявилась странность: большинство орущих младенцев успокаиваются на руках у близких, но вопящий Тарас часто просто отталкивал протянутые к нему руки взрослых.

В дальнейшем ребенок категорически отказывался общаться с любыми детьми, а с окружающими его взрослыми (в семье, а потом и в детском саду) до четырех лет общался с помощью жестов. Причем все это развивалось как-то волнообразно, и семья никак не могла приспособиться к происходящему или уж смириться с ним. Одно время Тарас с испуганным криком убегал в никуда от подходящих к нему на площадке детей, и его приходилось вылавливать по всему кварталу. Потом вдруг сделался агрессивным: начал кидаться с кулаками чуть ли не на каждого ребенка, который заговорил с ним или протянул руку к его игрушке. Потом так же внезапно агрессия прошла, и дети просто перестали его интересовать. Он уже не пугался и не агрессировал, а просто игнорировал их. К трем годам он не обнаруживал никаких признаков речи, даже «мама», «папа» и «дай». Но однажды на кухне, в присутствии трех членов семьи, в ответ на обращенный к нему вопрос (специалисты велели, несмотря ни на что, много разговаривать с ребенком и задавать ему вопросы), он вполне отчетливо сказал: «Я, пожалуй, буду гречневую кашу».

Никакие попытки ошеломленных родственников продлить словесный контакт к успеху не привели. Тарас продолжил объясняться жестами. Невролог сказал: «Вам показалось». Но Наталья и сейчас уверена: не могло показаться одно и то же трем людям одновременно!

После четырех лет внезапно, в течение приблизительно двух месяцев, появилась фразовая речь. Все выдохнули с облегчением. Но не тут-то было! Оказавшись в детском саду, Тарас опять замолчал. Коммуницировал (теперь уже и с детьми, и с воспитателями) привычными скупыми жестами. Но иногда в одиночестве, словно в качестве издевательства над близкими, с хорошим произношением напевал себе под нос эстрадные песенки, услышанные по радио или на детских садиковских утренниках.

Специалисты на каждое ухудшение говорили: «Вот видите, это такой-то процесс!» (Названия процессов каждый раз менялись.) А на каждое улучшение – «Вот видите, лекарства (массаж, электрофорез, гомеопатия, остеопатия и т. п.) помогли!»

Кроме рядовых энцефалопатий и минимальных мозговых дисфункций, звучали грозные или непонятные диагнозы: ранняя детская шизофрения, аутизм, синдром того и этого, нарушения процессов миелинизации нервных волокон… Семья металась между надеждой и отчаянием.

– Я хотела несколько детей, – говорит Наталья. – Но мы так и не решились. Ждали, пока с Тарасом хоть что-нибудь прояснится. Ведь некоторые врачи намекали: может быть, что-то генетическое, наследственное… Но оно так и не прояснилось, а наше время ушло.