Все мои женщины. Пробуждение - [30]

Он тогда много думал о Сесильке, но в этих думах не было так хорошо знакомой Ему болезненной острой тоски, не было мучительных сомнений, которые в Нем с такой легкостью всегда пробуждала Патриция. Каждый вечер Он садился за стол в своей келье и при свечах писал ей радостные, полные рисунков письма, чтобы на следующий день в полдень поехать на велосипеде на почту. Однажды ночью Он написал длинное, многостраничное письмо Патриции, в котором собрал все свои воспоминания о самых прекрасных мгновениях, пережитых Им во время их супружества. Заснул под утро, взволнованный, заплаканный и пьяный от вина из горшка, который в ту ночь Он опустошил. Патриция никогда об этом письме не говорила — как будто и не получала его. Или не читала. Что, кстати, не было исключено. После их расставания психотерапевт Патриции — она Ему сама говорила об этом — советовал ей ограничить общение с Ним исключительно вопросами, касающимися Сесильки. Рекомендовал ей таким вот одним хирургическим ударом наотмашь отрезать то, что связывало ее с Ним как с бывшим мужем, бывшим партнером, бывшим любовником и, что для Него было самым болезненным, бывшим другом. Патриция была первой женщиной в Его жизни, с которой Он дружил. Сочетание дружбы и любви ведь на самом деле не так уж очевидно. А вот с Патрицией, как Он считал, у них это было. Но оказалось, что Он очень ошибался. Патриция решительно и с типичным для нее упорством выполняла рекомендации своего психотерапевта, так что Его к ней самое важное письмо из когда-либо Им написанных вполне могло быть даже не распечатано или, что еще более вероятно, в сердцах порвано на мелкие кусочки и выброшено в мусорное ведро. Как-то раз, уже много лет спустя, когда, как Ему казалось, эмоции уже давно должны были улечься и утратить свою остроту, Он спросил Патрицию, не могут ли они снова стать друзьями. Хотя бы ради Сесильки и ради их общего прошлого. Она посмотрела на Него холодно и процедила:

— Нельзя договориться о дружбе. Она либо есть, либо нет…

В предпоследний день они с отцом Уно больше говорили о Боге, чем о математике, сидя на травке на небольшой полянке около обелиска на мысе Рока. Уно в своей бронзовой сутане сидел напротив Него, на траве рядом с ним лежали четки. Мыс Рока — одна из самых известных достопримечательностей в окрестностях Синтры и Лиссабона. Это самая западная точка континента Европы — западнее некуда. Они на разбитом грузовичке выехали из монастыря ранним утром, около пяти часов. Было еще темно. По дороге останавливались в нескольких местах, помогая разгружать мешки с оливками. Отец Уно хотел устроить для Него туристический аттракцион и организовал эту поездку на грузовичке. Кабо да Рока — популярное у туристов развлечение. Люди по каким-то неясным, глубинным, атавистическим причинам хотят побывать как можно дальше на востоке, как можно дальше на севере, как можно дальше на юге, в самой низкой, в самой глубокой или в самой высокой точке чего-либо. Об атавизме и эволюции они с отцом Уно долго беседовали на мысе Рока, но сначала тот попросил Его как можно подробнее описать цвет океана, высоту волн, облака, свет солнца и окраску скал. Математика, сказал Уно, это только попытка, хотя и самая удачная, записи философии, науки о мудрости, а эволюция — это второй, самый удачный фокус Бога, доказывающий и фиксирующий его существование во веки веков. Сразу после осмысления понятия времени, которое, по вине некоего слишком любопытного Эйнштейна, утратило свою божественную природу и погрязло в релятивизме. А атавизм? Это только доказательство того, что организмы, в том числе люди, не поспевают за планом Бога. Он помнит, что впервые в жизни, сидя около обрыва на мысе Рока, жалел, что Ему недоступен дар веры настолько сильной, чтобы соединить слова отца Уно с Богом. После обеда они вернулись в монастырь и собирали до заката солнца оливки…

В последнюю ночь в монастыре Он снова выпил много терпкого вина из глиняного горшка и, может быть, поэтому, лежа на деревянных нарах в темноте и тишине своей кельи в иезуитском монастыре, плакал.

Когда через неделю, утром, Он уезжал из Синтры в аэропорт Лиссабона, отец Уно повел Его под ручку провожать на автобусную остановку, сколоченную из нескольких листов фанеры, и там подарил ему Библию в кожаном переплете, на польском языке, и папку с черными тесемками, в которой были все его публикации. И еще вручил Ему две бутылки масла, выжатого из оливок, которые Он самолично собирал. Из огромного количества зеленых шариков, которые Он собирал семь дней, получилось всего две маленькие бутылочки золотистой маслянистой жидкости! Ничего удивительного, что когда-то этот волшебный сок, выдавливаемый прессом из оливок, ценился выше золота и даже выше трюфелей.

Поэтому Ему надо было положить эти бутылочки в чемодан, старательно обложить со всех сторон вещами — пиджаком, рубашками, штанами, трусами и носками — и потом сдать в багаж в аэропорту в Лиссабоне и нетерпеливо ждать чемодан в Берлине. И когда в конце концов чемодан появился на ленте — Он бросился к нему и, не глядя под ноги, споткнулся о тот алюминиевый чемоданчик, лежащий непонятно почему на полу около багажной карусели. Падая, Он ударился головой о металлический край конвейера, по которому двигалась лента. В глазах у Него потемнело, на губах появился вкус крови, Он услышал, как хрустнули очки, висевшие на шнурке на шее. Тут же около Него возникла какая-то испуганная женщина и подала Ему руку, помогая встать. Она вытащила из сумочки упаковку одноразовых салфеток и начала вытирать кровь, текущую у Него из носа. Рядом с женщиной переступала с ноги на ногу заплаканная девочка лет десяти, явно испуганная тем, что происходит. Женщина вынула из упаковки очередную салфетку и спросила по-немецки: