Все мои братья - [24]

Между тем из Волгова к месту перестрелки спешил немецкий бронетранспортер. Вскоре он уже вел пулеметный огонь по опушке.

Падали срезанные пулями ветки, сыпались листья. Курсанты поочередно несли на плащ-палатке потерявшего сознание Баева и вели трех раненых. Группа уходила все дальше. Через некоторое время перестук вражеских пулеметов отдалился. Стало слышно, как тяжело, с хрипом, дышит Баев и как он что-то бормочет.

— Стоп, ребята. Командир разрешил привал. Бредит Григорий. Видно, растрясли мы беднягу, — сказал Иван Снегур.

Группа ненадолго остановилась. Но Баеву нужна была врачебная помощь. И Кузьмин снова стал поторапливать разведчиков.

— Вперед, как можно быстрей вперед!..

Немалые усилия потребовались от военфельдшера Найвельта, чтобы привести Григория в сознание. Когда ему стало немного лучше, он рассказал товарищам обо всем, что с ним произошло.

— Во время перестрелки я был ранен в обе ноги и уже не мог передвигаться, — говорил Баев. — Когда же пуля ударила мне в плечо, я потерял сознание. Не знаю, сколько прошло времени. И вот я слышу — кто-то ко мне идет. Приподнялся над травой, гляжу — идут два гитлеровца, тащат под руки третьего. Автомат мой, когда я падал, отлетел от меня метра на два в сторону. Пришлось прижаться к земле, изобразить мертвого. Снова пришла острая боль, заломило плечо. Сознание временами пропадало. Видимо, я действительно был похож на покойника, потому что те трое прошли мимо меня. Один из них, правда, пнул меня сапогом в голову. В ушах раздался звон. Как я стерпел это, просто не понимаю. Но стерпел. А когда фашисты отошли от меня шагов на сорок, я привстал и как-то сумел дотянуться до автомата. Дальше все произошло быстро. Я дал две очереди и упал от страшной боли в ногах. Гитлеровцы залегли. А у меня не было сил больше стрелять, и они встали и двинулись снова. Вот тут-то я, напрягаясь до предела, и разрядил автомат до конца. Но вы это, оказывается, уже видели. Без вас, ребята, пришлось бы мне навеки остаться на той поляне. Прикончили бы меня фашисты. Те, с бронетранспортера…

Перед отправкой Баева в госпиталь мы стали приводить в порядок и складывать его документы. Среди них было письмо.

— Это от отца, — сказал Григорий. Он разрешил нам прочитать письмо. Оно поразило нас своим патриотическим звучанием. Участник гражданской войны Петр Иванович Баев наказывал сыну до последней капли крови защищать Советскую Родину от гитлеровских оккупантов.

— Нас у него шесть сыновей, — заметил Григорий. — И все на фронте…

Кто-то сказал, что неплохо бы зачитать это письмо в ротах. Григорий смутился.

— Разве что без меня, когда я буду в госпитале, — сказал он.

А перед отправкой его в госпиталь он, помнится, вдруг стал упрашивать меня:

— Добейся, сестричка, чтобы оставили меня здесь. Найвельт говорит, что кости у меня вроде бы целы. Ну, а кровь новая набежит. Я бы вам помогать стал. Перевязывать раненых научился бы. Помоги, сестричка. Боюсь, что из госпиталя не попаду в свой батальон…

Баев недолго задержался на госпитальной койке. Как только затянулись раны, Григорий снова занял свое место в боевом строю и еще год геройски сражался против фашистов.

Погиб он 11 сентября 1942 года.

ЗА ШУМОВОЙ ЗАВЕСОЙ

Навсегда осталась в моей памяти деревня Большое Жабино. В районе этой деревни, расположенной на перекрестке дорог, совершали смелые вылазки к позициям противника наши разведчики, которыми командовал курсант Трофим Росликов. В ней разгромила фашистский штаб боевая группа лейтенанта Бориса Григорьева. Здесь, сражаясь с врагом, проявил подлинный героизм лейтенант Геннадий Воробьев.

В Большом Жабине не умолкали бои. Деревня переходила из рук в руки. При этом подчас происходили случаи один диковиннее другого.

В один из августовских дней наши подразделения нанесли очередной удар по противнику. Гитлеровцы открыли минометный и автоматный огонь. А потом получилось что-то странное. Пальба вроде бы усилилась. Складывалось впечатление, что перед нами в лесу несметное число врагов. Оглушительно трещали автоматные и пулеметные очереди, гремели взрывы мин и снарядов. Неистово ревели танковые моторы, лязгали гусеницы. Причем этот грохот и лязг накатывались волнами. Казалось, из леса вот-вот должны показаться фашистские танки и пехота. Наши бойцы поспешно углубляли окопы, дозаряжали оружие. Некоторые из них с тревогой поглядывали на командира. Лейтенант Геннадий Мариничев, перехватив эти взгляды, рассердился:

— Да вы что? Неужели не поняли еще? Фриц нас на испуг берет! Вслушайтесь хорошенько…

Грохот и треск то ослабевали, то продолжались. А характерного посвиста пуль и осколков не было. Обычно во время интенсивного обстрела с деревьев сыплются ветки и листья, срезаемые пулями. А тут они не сыпались. И меня никто из бойцов не звал на помощь, — раненых не было.

Небольшой группе курсантов командир приказал прочесать лес. В группу вошли Иван Жадан, Михаил Макаров, Алексей Муратов, Андрей Шовкопляс, Хасан Лазаров, Василий Педько, Борис Пугачев, Алексей Небритов, Хусяин Курбаналиев, Сабир Нурдаулетов, Трофим Скоренок, Павел Пивоваров, Борис Леонтьев, Иван Бурцев, Леонид Шевнин, Иван Кубарев, Ефим Шевченко, Михаил Гаврилов, Алексей Лещев и некоторые другие курсанты, Меня, как санинструкторе, тоже на всякий случай включили в группу. С нами были и бойцы-ополченцы, фамилий которых я, к сожалению, не знала.