Всё летит к чертям. Автобиография. Part 2 - [103]

– В Гарлем! – завопили хиппи.

– В Гарлем? Я родился там, – сказал я.

Автобус остановился перед заброшенным особняком на 160-й улице, рядом с Вест-Сайд-Хайвей. Я сказал хиппи:

– Спасибо, что подвезли, но нам пора идти. Мне нужна водка и настоящие наркотики.

Они явно расстроились, но обняли нас на прощание. Когда мы уходили от хиппи и их «безнаркотического» автобуса, пошел дождь.

– Ты родился в Гарлеме? – спросила Аврора.

– 168-я улица, недалеко отсюда. Пойдем посмотрим?

Мы пошли на запад, и начался дождь.

Я родился в Гарлеме, в Колумбийском пресвитерианском госпитале 11 сентября 1965 года. Еще раз я побывал там только в 1997 году, участвовал в исследовании панических атак. Я согласился на это, желая узнать, смогут ли психиатры помочь мне справиться с моими неумолимыми приступами паники. Первая часть исследования включала в себя десятистраничный опросник о тревожности и образе жизни. Я честно отвечал на все вопросы, кроме одного: «Сколько спиртного вы употребляете за месяц?» Я соврал, написав: «40–50 порций».

Просмотрев мои ответы, доктор покачал головой: «40 или 50 порций алкоголя в месяц? Вы можете быть алкоголиком». Я не сказал ему правду, которая заключалась в том, что я выпивал 40 или 50 порций в неделю или где-то около 200 порций в месяц. Это было десять лет назад – теперь я выпивал около 100 порций в неделю или 400 в месяц.

В конце исследования доктор подтвердил то, что мне говорили в 1984 году: у меня было тяжелое «плато панического расстройства». Это означало, что в какой-то степени я всегда паниковал. У меня также были эпизодические всплески паники, но он сказал мне, что на самом деле я тревожился постоянно.

– Этим можно объяснить ваше пьянство, – сказал он, явно обеспокоенный. – В какой-то момент вам может понадобиться помощь.

Мы с Авророй смотрели на готический фасад Колумбийского пресвитерианского госпиталя. Был час ночи дождливого вторника; улицы вокруг больницы были мокрые и пустые.

– Ты родился здесь? – спросила Аврора.

– Так написано в моем свидетельстве о рождении.

– Выглядит как тюрьма какая-то.

Моя детская неприязнь к хиппи прошла. Став старше, я решил, что большинство из них довольно безобидны и действуют из лучших побуждений.

Мы разглядывали больницу, и тут я заметил на пластиковом мусорном баке пару оранжевых туфель для стриптиза.

– Рык, смотри, – сказал я с благоговейным трепетом. Я взял туфли в руки. Они были ярко-оранжевыми, а каблуки блестели серебром. Хоть они и лежали в мусорке, не особенно испачкались.

– Это мой тотем, – сказал я, снимая кроссовки и надевая сверкающие оранжевые туфли. Ковыляя в них по тротуару, спросил:

– Может, нам стоит отправиться в центр, поискать секс и наркотики?

Аврора вдруг посерьезнела.

– Ты здесь родился. А что бы тебе сказал малыш Моби?

Я стоял, покачиваясь на высоких каблуках, и смотрел на громадное готическое здание, в котором появился на свет. Ночь только начиналась, но я уже выпил дюжину рюмок. Накануне я был у своего психотерапевта, доктора Барри Любеткина, и сказал ему, что избавляюсь от всего ненужного имущества.

– Вы собираетесь покончить с собой? – напрямую спросил он.

Вопрос меня ошеломил.

– Я не знаю, но почему вы так решили?

– Люди иногда избавляются от собственности, прежде чем закончить жизнь самоубийством.

Я знал, что психотерапевты должны сообщать в полицию, если им кажется, что пациент – потенциальный самоубийца. Поэтому рассмеялся и сказал:

– Посмотрите на меня, я отлично справляюсь!

Оказаться в психиатрической лечебнице мне не хотелось.

Я посмотрел на Аврору и серьезно обдумал ее вопрос. Что мог бы сказать малыш Моби мне, пьяному, обдолбанному, стоящему на тротуаре в оранжевых стриптизерских туфлях, раздираемому похмельем, депрессией и приступами паники?

– Не знаю… Наверно, «хватит делать мне больно»?

Дариен, Коннектикут (1984)

Я любил животных. И есть их я тоже любил.

Во времена моего детства всегда в нашем доме было множество спасенных собак и кошек, мышей, песчанок, ящериц и даже лабораторных крыс. А еще в доме было предостаточно мясного рулета, гамбургеров, хот-догов, копченой колбасы и куриных наггетсов. Я безусловно любил всех спасенных животных, даже если они кусались или мочились на меня. Однажды мама сказала, что если песчанка кусается или мышь писается, то это от страха. Она объяснила:

– Ты бы тоже боялся, если бы тебя держало в руках существо в сотни раз больше тебя и с огромными зубами.

Я согласился с ней: да, боялся бы.

В 1975 году я шел мимо дариенской городской свалки, и вдруг сквозь шум дорожного движения и грохот мусоровозов послышался писк котенка. Я подошел к грязной картонной коробке, из которой доносился звук, и открыл ее. В коробке лежали три мертвых котенка и один – крохотный серый, размером чуть больше пальца – был едва жив. Кто-то облил их пивом, и котенок мяукал, несчастный и слепой, – у него даже еще не открылись глаза. Я поднял его как можно осторожнее, обернул своей футболкой и поспешил домой.

Мы с мамой отнесли котенка к местному ветеринару. Тот осмотрел его и печально покачал головой:

– Он очень слаб. Удивительно, что он еще жив. Я могу прописать лекарства, но не привязывайтесь к нему сильно: возможно, он не выживет.