Все, кроме смерти - [8]

Когда из-за туго натянутого зеленого шелка чуть громче доносились нежные мужские голоса и смех, пучеглазый вздрагивал, как от пощечины, и ломал спички на скатерти.

+ + +

Кальвадос сделал свое дело. Мишель стал заговариваться. В голове свили гнездо настырные осы, он разошелся, вскрикивал: Аншантэ! И хлопал не в такт

Альберт мрачнел и нервничал.

У ног Альберта примостился дорожный баульчик с раздутыми боками на двух застежках. Такие баульчики уважают акушерки, брачные аферисты и коммивояжеры.

По веселому маслу катилась концертная программа, с каждым новым номером снобизм и лоск оставлял Альберта и все яснее рисовался страх.

- Не успею…- выговорил Альберт, щелкнул крышкой часиков “омега”, и дернул остатки кальвадоса из горла.

Мишель замахал на визави салфеткой:

- Фу! Грубо! А когда выступает Три Креста? Ты обещал!

Альберт сверился с программкой.

- Через три номера. Каучуковая лэди с королевскими пуделями. Арабские ночи: рабы и госпожа. Беляночка и Розочка… Потом - Три креста.

- Познакомишь? А? - веселился Мишель.

- Нет, - отрезал Альберт и взялся за роговую ручку баула. - Извини, Миш-Миш, мне надо отойти.

- Куда-а? - манерничал Вавельберг, грозил пальцем - я знаю, хочешь для себя приберечь? Правда, что она - парижанка?

- Местная.

- А почему “три креста”? Аллюр? Пояс Ориона? Голгофа? Положительный анализ на люэс?

- Я же сказал, Мишель. Мне срочно нужно. В клозет.

Альберт разминулся с официантом, который нес на серебре шишку ананаса с зеленой ботвой.

Чертыхаясь, с извинениями пробирался меж столиками.

Наблюдатель за одиноким столиком, заметив его, сломал последнюю спичку и четко сказал:

- Шлю-ха!

Он сунул руку под полу пиджака, туда, где на ремне под мышкой пропиталась телесным теплом немецкая кобура.

За соседним столиком мгновенно протрезвела опытная женщина в вишневом dress, дернула за рукав белобрысого финна, негоцианта из близкого Гельсингфорса, и отравленным шепотом поторопила:

- Бога ради…уедем!

- Oh! Ja-Ja! - на сугубо иностранном языке отозвался финн и снова заснул.

Дама прикусила губу и нервно спросила шампанского.

Альберт нырнул в потроха служебных помещений. Блеклое анемичное лицо его пошло пятнами. Липкие губы шептали заклинание Белого Кролика:

- Ах, мои ушки, ах, мои усики, герцогиня будет в ярости!

+ + +

Люки, каверны, продухи, тупики, задники старых декораций

Попискивали по углам разгоряченные танцовщицы-мышки, жадно курили одну самокрутку на двоих. Это было строго запрещено пожарной инспекцией.

- Мужчина! - пискнула одна, и спрятала замусоленный хабарик под атласный оперенный валик - “гусиную попку” на пояснице.

Вторая мышка одернула ее.

- Ослепла, дура! Где ты тут видишь мужчину? и помахала острыми пальчиками над головой - Привет, Берти! Хочешь затянуться?

Альберт ускорил шаг. Можно не отвечать. Мышки честные, не стукачки. Они никогда не выдадут.

ЧОрт, где выход на улицу. Слава Богу! Вот он!

На сцене в томном дуэте прохаживались Беляночка и Розочка, шла игра корейскими веерами, в зале притушили лампионы, тела баловниц лоснились от змеиного масла, между ними покачивалась декорация: осклабленная лошадь-качалка в натуральную величину.

- Ап-па! - и обе девки ловко сделали сальто назад, секунда - и гимнастки уже ласкались в седле лицом к лицу, раскачиваясь в такт опасной игрушке.

Полозья лошади-великанши перешли в ебливый галоп.

В наш новорожденный век, писал Алексис Левант, модный актуальный литератор (он так и подписывал свои скандалезные статьи, ей-Богу) -

женщина должна быть тренирована и мускулисто-пружинна, как мальчишка призывник. Женщина должна говорить об отравляющих веществах, массовом уничтожении и котировке акций, заниматься по вторникам английским боксом, и на спор откупоривать стыдным местом пивные бутылки фирмы “пивоварня Красноносова” (на правах рекламы).

Беляночка и Розочка тут же сбросили панталончики с рюшами, достали крепко закупоренные бутылки и подтвердили последний постулат на деле, полив друг друга крепкой пивной пеной.

- Ррааа! - выдохнул зал.

Лысины и монокли навалились на бархатные перила перед сценой.

+ + +

На хозяйственном дворе темнотища и сырая заваль.

У брандмауэра притулились клетушки холодной уборной для обслуги, впрочем в разгар ночи, сюда носило кого ни попадя, кто ошибался дверью кто охотился на голоногих девонек, которым приспичило по-маленькому.

Наугад смердели в темноте мусорные ящики.

Альберт поскользнулся на капустном листе и обеими ладонями врезался в двери кабаретного сральника с надписью “Pour для дам”.

В предбаннике на проволочке подвешена была к потолку лампа-коптилка, гнусный свет выхватил, как назло, санитарный плакат над ржавым рукомойником:

“Сифилис - не позор, а национальное бедствие”.

Под трафаретным шрифтом от руки помадой было выведено: “А мне от этого легче?”

Альберт запер дверь на проволочный крючок.

Борясь с заячьим ознобом, сбросил фасонный, щелкнул подтяжками на груди, и торопливо, как домушник, расстегнул замочки саквояжа. Из туго набитого нутра вывалилось эфемерное боа из крашеного пеликаньего пуха, предательски блеснул черный атлас, перемигнулись бутафорские блестки.

Медленно потухло электричество в хрустальных колпаках под потолком.