Все, кроме правды - [5]

– Пудинг принес! – торжествующе провозгласил он, балансируя им на ладони, как официант.

Я ничего не ответила. Когда он вошел, я вытаскивала белье из машины, в руке у меня было мокрое полотенце.

Джек увидел мое лицо, и его улыбка погасла.

Утреннее происшествие не выходило у меня из головы целый день.

– Ни свет ни заря, – начала я, – ты меня разбудил. – Я стала загибать пальцы. – Заставил собрать вещи, везти тебя, хотя легко мог пешком дойти.

Он ждал, пока я закончу, пудинг так и парил в воздухе.

– И ты был… ты на меня огрызался, будто сердился, – говорила я, и самой стало противно, какой у меня жалкий голос. – А там никто не ждал. Я видела это кафе, оно было пусто.

– Прости меня, – сказал он, на миг отворачиваясь и ставя пудинг на кухонный стол.

Когда Джек снова повернулся ко мне, то смотрел прямо и взгляда не отводил.

– И?

– Предпочитаю извинения без оправданий. Иначе они бессмысленны.

– Но почему ты?..

– Просто запаниковал, прости меня. Всегда опаздываю, и это так раздражает. Прости меня. Я не должен был заставлять тебя подвозить меня. Скоро начну сам ездить.

– Дело не в подвозить, а в том, как ты со мной обращался.

– Прости, – повторил он.

Я пожала плечами, снова взялась за белье. Он, конечно, извинился, но время назад не вернешь.

Джек подошел помочь, взял всю кучу вещей и понес к сушилке.

– А скоро это будут крохотные вещи Уолли, – сказал он. – Маленькие детские носочки.

Детские носочки. Он мне такое уже однажды говорил, в тот день, когда мы делали тест на беременность. В тот странный, неожиданный день, полный смешанных чувств.

Мы купили цифровой тест, Джек сказал, это лучше, потому что легко можно вообразить розовую полоску там, где ее нет. А нам нужно знать точно.

Я-то и так знала, хотя старалась не придавать значения сильной тошноте, задержке, непонятным приступам головокружения и той ночи, когда обошлись без презерватива.

Вернувшись ко мне домой, мы сели на край ванны, а тест, который тикал как бомба, положили на подоконник. Через две минуты внимательно вглядывались в результат: «Беременность 1–2».

Так и было написано.

Джек заговорил первым:

– Вот как.

– Ага, именно так. – Я взглянула на него.

Вот в этот момент все и переменилось.

Потом я могла бы рассказывать, что причина, по которой аборт никогда даже не рассматривался, – мое медицинское образование. Я знала, как это происходит, видела, как бывает. Вакуумное устройство, извлеченный материал, кремация в больнице.

Но на самом деле причина была не в этом. И уж конечно не в моей убежденности, что я стану хорошей матерью. Нет, не после того что случилось с моей мамой, с тем мальчиком. Я тогда спать не могла, все думала, смогу ли вновь поверить в себя. Буду ли когда-нибудь достойна доверия.

Так что да, причина была не в этом, а в выражении на лице Джека. Он смотрел на результаты теста с радостью. Поднес кулак ко рту, как увлеченный игрушкой ребенок, и когда посмотрел на меня, глаза у него сияли.

– Я знаю… это не идеально. Мы еще не так давно вместе. Но… – он показал на тест, где все еще было написано: «Беременность 1–2»: – вот это – ты и я.

– Это да, – я не могла сдержать улыбку.

– И мы с тобой – настоящие асы.

– Точно.

– И еще – детские носочки. Самый лучший аргумент в пользу детей.

– Носочки?

– Маленькие детские носочки, – повторил он. – Есть ли что-нибудь умилительнее?

Воспоминания того дня погасли. Я подошла к Джеку и молча стала вешать простыню.

– Если хочешь, я могу уйти. Ты злишься? Я понимаю, это нечестно, будить тебя было свинством. Прости меня.

Я задумалась над его предложением, но это было слишком трудно. Меня тянуло к нему. Хотелось, чтобы он помог мне развесить стирку, потом вместе есть десерт и смеяться при этом. И чтобы его теплое тело лежало рядом с моим сегодня ночью. Слишком трудно было устоять.

И вообще, он всегда умел извиняться.

Глава 4

Год назад

С этим мальчиком мы поладили сразу же. Ему было шестнадцать, когда он появился в нашей клинике. Он был моим первым пациентом после того, как меня недавно приняли в ординатуру, и я впервые принимала решения сама. Ладони вспотели.

Он коллекционировал футбольные карточки, у него их были сотни. Они выпадали из карманов, когда он ерзал на стуле. Сыпались на пол, и он поспешно их подбирал, тщательно раскладывая в только ему понятной последовательности. Выглядел он совсем ребенком, младше своих шестнадцати лет. Страстный коллекционер.

– Это Ральф Каллахан, – бормотал он про себя, челка падала ему на глаза.

Его мама глянула на меня.

– Простите. Он живет в этих проклятых семидесятых. – Она показала карточку на коленях у мальчика, где был изображен игрок с модной в то время прической маллет. – Собирает старые футбольные карточки.

– Очень ретро, – я кивнула в сторону карточек, – и хипово.

Мальчик улыбнулся. Кожа у него была белая, а волосы и ресницы – темные. Щеки румяные. Такой идеальный румянец можно было выгодно продавать, если разлить по бутылочкам.

По его словам, ему стало трудно бегать. Казалось, что двор неровный, и колено ныло во время игры. В отделение он вошел, прихрамывая, и мысленно я сразу же поставила грустный диагноз. Всего шестнадцать лет. Травм не было. Почти постоянные боли в колене, достаточно сильные, чтобы пойти к врачу. Остеосаркома – рак кости. Мальчик снял джинсы и надел халат. Одно колено было существенно больше другого, в этот момент все стало окончательно ясно.