Всё как у людей - [14]

Дача открылась перед ней белой колоннадой, быстро съежившейся в беседку красноватого дерева, по которой деловито пробежала огромная ящерица, раздувающая перепончатый капюшон вокруг шеи. На ящерицу презрительно смотрел королевский пингвин, замерший на подернутом льдом краю беседки, от которого к ближайшему торосу уходила замерзшая веревка.

– Она вообще живая? – спросили неподалеку, и Женя снова вздрогнула, приходя в себя.

Курган слева от нее осел и обратился в кучу обычного кухонного мусора: шелуха, скорлупа, драные обертки и размазанная вокруг нечистота. От куриных тушек остались ошметки шкуры и кости, причем явно неполные комплекты, бутылка опустела. Кто это, интересно, всё тут подменил, подумала Женя, сглатывая.

– Еще как. Она в самом деле все это сожрала? – спросил другой голос.

В начале ряда стояла пожилая пара с тележкой. Мужик смотрел вроде сочувственно, тетка – с явным омерзением.

– Может, позвать кого? – нерешительно сказал мужик.

Голоса у них были почти одинаковые.

Женя хотела показать, что никого звать не надо, она сейчас все быстренько приберет и уйдет. Для убедительности Женя подняла руку, увидела зажатое в пальцах куриное крыло, неаккуратно обвалянное в сахарном песке, и поспешно сунула его в зубы. Вкус был божественный – как у правильного турецкого кофе.

Пожилая пара одинаково перекосилась и умчалась прочь.

Женя, похрустев челюстями, попыталась отбросить кость, обнаружила в некоторой растерянности, что отбрасывать уже нечего, рука пуста, хоть и испачкана в несколько разномастных слоев, – и потянулась вправо за салфетками.

Салфеток не осталось – все были скомканы и сплющены не в комки, а в жгутики или даже крупную целлюлозную пыль, покрывавшую свалочку пустых упаковок, флаконов и обломков пластмассы. Ну вот, подумала Женя озадаченно, повернулась к стеллажу, чтобы подцепить новую коробку салфеток, раз уж все равно подразорила магазин, но не рассчитала усилие. Рука скользнула по краю полки. Стеллаж со стоном качнулся назад и со стуком – вперед. По всей длине с него сорвались, мягко, звучно или звонко, коробки, упаковки и ведра.

Жене стало неловко. Она принялась подхватывать и всовывать на место то, до чего дотянулась, не вставая и не озираясь на приближающиеся возгласы.

– Правда буйная какая-то, – пробормотала Жаннат, которую парочка стариканов отвлекла от расстановки соков жалобами на чокнутую, кажется, покупательницу, засевшую между стеллажами хозтоваров.

– Стой тут, – велел охранник Илья, за неимением кобуры и вообще какого бы то ни было оружия вцепившийся пальцами в ремень, и двинулся к чокнутой.

Рассевшаяся на полу чокнутая его усердно не замечала. Она суетливо, с нелепой чрезмерной силой и тщанием впихивала упавшие коробки и упаковки обратно на полки, выбирая при этом самые неуместные пустоты и ниши.

– Ты что творишь, а? – спросил Илья с мягкой укоризной, осторожно приближаясь.

Чокнутая будто не услышала. Это наполнило Илью раздражением, вытеснившим легкое сочувствие к дурной бабе. Убирать-то за ней не Илье, мог себе позволить и сочувствие, кабы чокнутая была его достойна. Но та не была.

– Встала и убрала сейчас… – начал Илья, осторожно, но твердо прихватывая чокнутую за плечо.

Чокнутая, не поворачиваясь, небрежно ткнула Илью щепотью в сгиб локтя. Локоть щелкнул оглушительно и беззвучно. Оглушительно потому, что щелчок болезненным взрывом разнесся по костям, мышцам и нервам Ильи, ткнулся изнутри в каждую клетку кожи и отхлынул обратно в локоть сотнями ледяных ручейков, – а беззвучно потому, что за пределы кожи Ильи, вмиг ставшей мешком, полным страдания, не вырвалось ни звука, ни намекающего на него движения.

Илья сделал два спотыкающихся шага назад, едва удержавшись на ногах и вообще в сознании, подышал, приходя в себя сквозь омерзительную вялость и хлынувшую из каждой поры едкую испарину, повернул посеревшее лицо к Жаннат и прошипел:

– Ментов вызывай. Быстро.

Сзади зашаркало и застучало. Женя оглянулась, но успела заметить только мелькнувшую между стеллажами фигуру, кажется, в темной форме. Жене стало тревожно. Она встала, качнувшись, потопталась на месте, рассматривая колоссальную неопрятную свалку вокруг себя, и неуверенно подумала, что надо, наверное, прибраться и заплатить. Но как, если у нее ни веника, ни кошелька? И вообще, всего имущества – чужой одноразовый халат да дыра во весь живот.

Женя прислушалась к себе, медленно опустила голову и некоторое время следила за холмиком руки, что ползал под заляпанной и размахрившейся зеленой тканью от груди к лобку, – там, где пару часов назад клокотал лютый ужас боли, а потом безмолвно и страшно существовала не совместимая с жизнью темная пустота, в которую Женя заглянула разок, сидя на операционном столе, и больше заглядывать не хотела.

Она будто нехотя стряхнула с левой руки хлопья съестных нечистот, завела под подол и эту ладонь, некоторое время робко оглаживала и ощупывала себя с обеих рук, наконец решилась, закусила губу и задрала нижний край халата, прижав его подбородком. И застыла, разглядывая живот и ниже.

Ниже все было как обычно, хоть и бледно до прозелени – или, может, такой оттенок накидывал свет дневных ламп, напоминавший сцену из триллера, действие которой происходит в прозекторской. Наверное, поэтому смотреть на свои ноги и лобок было жутковато – они казались не просто неживыми, а безоговорочно чужими, посторонними, будто на манекене, собранном из двух неподходящих половинок, причем что именно не подходит – размер, цвет или материал, – понять не удавалось.