Всё изменяет тебе - [61]

— Они были добры к тебе, Лем?

— О, очень милы, очень сговорчивы!

Дремотная, благодушная мечтательность внезапно исчезла с его лица. Он взял себя в руки и сверху прикрыл ладонью на три четверти опорожненную пивную кружку.

— Но все, что я говорю, арфист, — сказал он, — противно господу богу. Я болтаю несусветный вздор, а ты уставился на меня таким горячим, греховным и любопытствующим взглядом! Давай допьем и побредем дальше.

Пока он осушал свою кружку, подошел Эйбель с новым пополнением.

— Не всегда мы были закадычными друзьями, Лимюэл, — сказал Эйбель, — но мне было бы приятно, если бы ты согласился принять из моих рук эту кружку эля и выпил за будущее. Пусть будет тебе во всем удача, пусть рассеятся все тучи, все неприятности, которые досаждали тебе в прошлом.

— Спасибо, Эйбель. Очень рад услышать наконец твое признание, что ты неправильно судил обо мне в прошлом. Рад я также, что тебя и будущее интересует. Итак, за будущее, Эйбель!

Мы выпили. Лимюэл хлебал шумно. Мы с Эйбелем молча и внимательно следили поверх наших кружек за ним и друг за другом. Когда Эйбель ушел, Лимюэл сказал:

— В Тодбори я буду чувствовать себя вольнее, чем здесь. Не думай обо мне плохо, арфист. Я верю в порядочность. Я верю в добродетельную жизнь и в то, что она выгодна. Но, черт возьми, какая тоска тебя одолевает, когда только и делаешь, что тужишься, а память — единственное твое питание, единственный огонек!

— То, что было однажды, повторится снова, Лимюэл. Скоро ты станешь большим человеком в Тодбори. Самая трудная часть пути уже пройдена. И если тебе в голову взбредет такая блажь, ты опять сможешь заскочить на нортгейтский двор, и бьюсь об заклад, что время там плетется шагом. И ты найдешь Мэй и Вайолет, и окажется, что они все еще такие же хохотушки, по — прежнему любезны и по — прежнему томятся по тебе.

— Томятся? Ты думаешь?

— Разумеется. У любого человека на площадке прошлого находит себе место горстка жизнерадостных существ, в свое время поглотивших запасы нашей страсти и помогавших нам коротать безотрадные дни. Существа эти неизменно ждут нашего возвращения. Уж не взыщи, Лимюэл, если от этих слов у тебя закружится голова. Для этого, собственно, они и предназначены. Я вернейший помощник алкогольных напитков…

Стиснув кулаки коленями, Лимюэл хохотал вовсю. Наклонив голову, он припал ртом к своей кружке и сосал из нее, как из поилки.

— Ну и удивляешь ты меня, Лимюэл, и своими словами и смехом. Мне казалось, что ты уж давно научился вырывать из своего нутра как похоть, так и мятежный дух. Я всегда думал, что ты уже весь выгорел, что ты давно и по дешевке распродал небольшой запас своего темперамента. Ведь Изабелла красивая женщина. Что же, она уже не удовлетворяет тебя?

Напоминание об Изабелле вспугнуло Лимюэла. Приложив палец к губам, он стал подозрительно шарить глазами вокруг нашего закутка.

— Изабелла славная женщина, — произнес он наконец.

— Святая, лучше не надо.

— К тому же она и красавица, арфист.

— Как же, мунлийская роза!., — Умна, как адвокат с приложением всех сводов закона. Никогда своего гроша не упустит.

— Прямо божий дар для тебя, брат!

— Но что касается вопросов любви, арфист, то здесь она слишком долго приникала ухом к устам мистера Боуэна.

— Пусть, мол, хоть уши горят, когда все остальное замерзло.

— Мистер Боуэн — прекрасный человек, арфист.

— Божий одуванчик!

— Сотни ангелов поют и глаголют его устами.

— Слышал я эти песни и речи, брат. Да, ангелы остались без дела с тех пор, как они заарендовали себе Боуэна.

— Но…

Лимюэл впился зубами в край пивной кружки и в поисках подходящих слов крепко закусил его от растерянности.

— Но он не имеет представления о самых простых радостях. Послушаешь, как он в холодный и дождливый воскресный день распинается насчет греховной плоти, и непонятно становится: а чего он, собственно, так носится со своей собственной? Ему — то горюшка мало. Стоит себе и вещает. Огня, который он вкладывает в одну — единственную проповедь, нам, бедным грешникам, хватило бы на целый год распутства.

— Ш — ш, ш — шш! Потише, парень, потише. Изабелла впервые услышала его вскоре после нашего переезда сюда. Свадьба наша была совсем недавно. Мы слушали мистера Боуэна от пяти до семи. Вечером, среди ужина, я захотел поиграть с ней за столом — наелся мяса и отдохнул за целый день праздничного безделья. Как же она отчитала меня за плотские вожделения — еще похлеще, чем сам мистер Боуэн. Бог мой! Дьяволу, верно, не по себе было в этот вечер — так она била меня по щекам, честила скотиной и клялась, что посвятит себя целомудренной жизни. Она сказала, что мы должны целиком отдаться торговле — не только для того, чтобы заработать деньги, но и для того, чтобы сохранить свой дух здоровым и чистым от всякой греховной скверны. И мы его храним, арфист, мы его храним.

— И оба вы усохли. Если мерить грубо, то я сказал бы, что у вас сохранилось только около трети прирожден ных вам способностей — умения жить и выжимать из вашей лавочки радость, процветание и веру в осуществление надежд. Вы постепенно оттаете, ваша природа вернется к вам, и все же в каждом вашем объятии будет прятаться злой шип, от которого останется рубец. Тебе придется повернуться спиной к Изабелле и взрастить другие цветы, Лимюэл. И ты, конечно, можешь позволить себе это. Теперь ты сам себе хозяин. Тебе уж ни на черта не нужны все эти Пенбори и прочие господа да скудные их подачки. Захочешь пить эль — пей. Понадобятся тебе женщины — бери их. Путь мой в Мунли был долгий и трудный, но если от этого будет хотя бы та польза, что в твоих глазах снова загорится желание, я буду считать, что труд мои окупился.