Всё изменяет тебе - [32]

— Здесь — то и нашли Сэмми Баньона! — сказал Льюис.

Я присел на край расщелины. Поспешный спуск с холма после перенесенных побоев вызвал у меня головокружение. От слов же Льюиса все мои чувства необычайно обострились. Мне померещилось лицо Пенбори, четкое на фоне оконного переплета затемненной комнаты; оно нервно дергается, как бы не зная, на каком выражении ему остановиться. Представилась мне и физиономия Бледжли— уродливая, с чертами преступника, всегда готового на убийство. Промелькнул облик Джона Саймона и безнадежный взгляд, который он исподтишка бросал на Кэтрин Брайер. А на заднем плане всех этих смутно всплывших в памяти видений так явственно, как будто я и вправду видел его, передо мной предстала фигура Сэма Баньона. Я не был лично знаком с ним, но его имя и судьба вошли в мою жизнь, как отчетливый и стойкий аромат, — хотя сам — то он оказался раздавлен роковым для него камнем.

6

После того как я вернулся в домик, где жил Джон Саймон, миссис Брайер, увидев мои кровоподтеки, стала хлопотать вокруг меня, как мать. У меня создалось такое впечатление, будто она облегченно вздохнула, убедившись, что на сей раз беда стряслась совсем иная и гораздо меньшая, чем ей постоянно мерещилось. Дэви еще не вернулся с работы в лесу, Джон Саймон все еще находился на заводе, а Кэтрин отправилась в лавку Аимюэла Стивенса за мешком муки. Льюис стал торопиться, заявив, что дома его ожидают какие — то дела, и я поблагодарил его за все, что он сделал для меня.

Миссис Брайер приготовила миску молока с хлебом и усадила меня в самое глубокое кресло перед камином. В дополнение к прочим признакам моего болезненного состояния я принял сосредоточенный и страдальческий вид. Глубокая рана под лопаткой и менее серьезная пониже затылка очень взволновали миссис Брайер. Но так как она и сама выглядела достаточно усталой, то я уговаривал ее прекратить бесконечные хлопоты и не суетиться, а сесть в кресло против меня. В конце концов она сдалась, хотя чувство тревоги не покидало ее: в кресло она уселась с пыльной тряпкой в левой руке, поправляя правой налезающие на глаза седые волосы. Какой — то частью своего сознания она все еще не переставала метаться с одного конца кухни в другой, мучаясь тем, что осталось так много недоделанного. Ясно было, что, как только ее начинали одолевать тягостные и беспокойные мысли, она старалась заглушить их домашней работой.

— Вам достаточно удобно? — спросила она.

— О да! Благодарю вас. Вот это уход! Если вы обещаете и впредь возиться со мной всякий раз, как меня изувечат, то я готов похлопотать перед Плиммоном, чтоб он на каждый день выделял специально для этой цели парочку своих холопов.

— Не шутите, пожалуйста, такими вещами, арфист.

— Никогда и никто еще так не ухаживал за мной. Славно!

— Когда же вы собираетесь уезжать?

— Неужели я так скоро надоел вам?

— Нет, что вы! Но в Мунли нет ничего веселого. Труд, болезни, риск — и почти ничего сверх этого…

— Еще несколько дней — и я соберусь в путь. Удивительно все — таки, как много людей советуют мне убраться отсюда! Неужели, сидя на одном месте, я произвожу такое устрашающее впечатление?

Зачерпнув последнюю ложку молока, я поставил миску на пол, под кресло. Миссис Брайер искоса поглядывала на миску, но так и не решилась, по — видимому, взять ее из — под меня.

— А Джон Саймон тоже уедет с вами? — спросила миссис Брайер, внешне как будто сохраняя полное спокойствие, но в голосе ее явно звучало волнение.

— У меня своя стежка, и я пойду по ней. У Джона Саймона — своя, и рано или поздно он встанет на нее. Почему только ему вздумалось остановить свое внимание на Мунли? Ума не приложу. Мне этот поселок представляется какой — то скалой бедствий. Но Джон Саймон уже плоть от плоти его, и ему, верно, судьба застрять здесь. — Я отшвырнул в сторону шаль, которая свешивалась со спинки кресла, в надежде, что этим движением заставлю ее отвести пристальный взор от моего лица. — Разве вы не любите его?

— Будь он мне сыном, я и тогда не могла бы любить его крепче.

— Знаю. С моей стороны, конечно, глупо задавать вам такие вопросы. Но уж простите, миссис Брайер, если некоторые вещи, которые я говорю вам, вонзаются в вас, как зубья вилки: ведь Джон Саймон мне очень дорог! Мы долгие годы были с ним очень близки, и все же многое в его теперешней жизни остается для меня совершенно непонятным.

— Для Джона Саймона лучше было бы, если бы он уехал.

— Как вы думаете, любит он жену вашего сына?

— Конечно, любит. А она отчаянно бьется сама с собой, чтобы не впустить в свое сердце любовь к нему. Тяжело мне и горько, арфист, со стороны смотреть на них.

Это такая мука, что вряд ли мне будет под силу вытерпеть ее. А Дэви умрет от горя, если…

— Боже мой, миссис Брайер, такие разговоры — сущая отрава для меня! Я ведь за свободу. Ее я воспеваю на своей арфе. С какой стати вы так опутываете друг друга по рукам и ногам? И страдания измеряете меркой какого- нибудь жалкого портнишки? Расскажите мне все, что знаете об этом. Меня мутит от полуправды, от догадок. Я, конечно, чувствовал бы себя счастливее, если был бы ко всему глух и убрался бы к себе на Север, ничего не зная. Но ваше лицо, вот такое, как оно у вас сейчас — полумертвое от горя, — всегда преследовало бы меня, как ветер, я все мучился бы этой загадкой. Скажите, Кэтрин уже знала Джона Саймона, когда выходила замуж за Дэви?