Всё изменяет тебе - [23]

Покончив переговоры со слугой, Лимюэл обернулся ко мне и сказал:

— Это Джабец, мой друг. Он дворецкий мистера Пенбори.

Я довел до сведения Джабеца, что он — первый дворецкий, которого я повстречал на своем жизненном пути. Вспомнив об интимной уединенности человека на Севере, где даже камни и те широко и безвозмездно пользуются независимостью, я мысленно помолился о том, чтобы эта первая встреча оказалась и последней. Джабец был, по- видимому, неплохой человек, и его улыбка могла бы, вероятно, служить утешением в горестные ночи. Но у него было багровое лицо с застывшим выражением вынужденной угодливости и явной готовности всю жизнь скользить по гладкой перекладине подчинения — и это отталкивало от него.

Джабец повел меня на кухню. Он уселся за стол, на котором кухарка — столь же худосочная и неприветливая дама, сколь упитан и радушен был дворецкий — занималась приготовлением ужина. Кухарка всего только и удостоила нас, что кивком. Получив от Джабеца приказание подать три стакана эля, она его выполнила, двигаясь при этом мелкими шажками и прижимая к себе неподвижные руки. Лимюэл шепотом поведал мне, что эта женщина, которую зовут Агнес, подражает в своей походке покойной миссис Пенбори, которая, как утверждал Лимюэл, была воплощением изящества. Нацедив нам эль, Агнес с гримасой недоброжелательства на лице вернулась к своим ростбифам.

— Время уже позднее, Джабец, — сказал Лимюэл, — и миссис Стивенс, верно, нервничает, оттого что она так долго одна. Когда же мистер Пенбори примет арфиста?

— Сейчас! Преподобные Порле и Боуэн — вместе со своими почтенными женами, разумеется, — изволили отобедать у нас. За бокалом вина хозяин был сегодня в прекрасном настроении, ну, как будто он совсем никогда и не болел.

— А что с ним стряслось? — спросил я, чуждый всяких дипломатических тонкостей.

Джабец так уничтожающе посмотрел на меня, что я сразу почувствовал, какого свалял дурака. А Лимюэл тихонько толкнул меня ногой под столом в виде предупреждения, давая понять, чтобы я лучше помалкивал да тя-* нул эль, пока не научусь более уверенно разбираться в здешней обстановке. Кухарка Агнес тоже посмотрела на меня с негодованием, и я понял, что если бы вместо всей груды тушеного мяса на блюде лежал я, то ей не понадобилось бы никаких специй для заправки жаркого.

— Их преподобия обеспокоены вольностями и самоуправством, которые пускают корни в нашем графстве, — сказал Джабец. — Они старались убедить мистера Пен-: бори в том, что главная опасность — это вольные агитаторы.

— А кто они, эти агитаторы? — спросил я, полагая, что, коль скоро я остаюсь на почве прямых вопросов и стараюсь выяснить факты, я не выхожу за границы дозволенного.

— Это люди, кочующие из города в город, из поселка в поселок, те, что сеют озлобление и беспорядки.

— Против чего же они озлоблены?

— Главным образом, по — моему, против своей собственной судьбы, обделившей их земными благами.

— Вот это правильно! — почтительно подтвердил Лимюэл. — Ты попал не в бровь, а в глаз, Джабец.

— Так озлоблены — то они против чего? — повторил я свой вопрос.

— Преимущественно против церквей и сект всех толков, в особенности когда этим церквам удается дорваться до какой — нибудь звонкой монеты, что, впрочем, случается с ними не часто. Эти агитаторы говорят, что церковь служит маммоне. Поэтому со своими словопрениями они выступают в уединенных местах, где — нибудь в стороне от большой дороги. А стоит только народу собраться послушать — каким — нибудь пяти слушателям, — они уже замолчали. Потому что, говорят они, если кто готов стоять и слушать ораторов при большом стечении народа, то он дурак и раб.

— И порядочный же, должно быть, сумбур в мозгах у этих парней! — произнес я, рассматривая на свет поднятый стакан.

— Мистер Боуэн утверждает, что вольные агитаторы ни капельки не лучше тех людей, которые когда — то ножницами отстригали себе уши во имя безбожия и духа протеста.

— А что мистер Пенбори ответил на это? Держу пари, что он предложил мистеру Боуэну ножницы!

— Он сказал их преподобиям, что им, как посланцам господа бога, не к лицу прятаться за церковной скинией или же за спинами радетелей веры. А подобает — де им идти и сражаться с агитаторами, разить их такими же воинственными речами. — Джабец стал смеяться в рукав, он смеялся захлебываясь. Окраска его лица быстро темнела, постепенно сливаясь с цветом ливреи. — Надо было вам видеть их! О, если б вы на них взглянули! Оба преподобия были так оглушены, что даже и к вину не в состоянии были приложиться, — они даже побледнели, как люди, потрясенные до глубины души. Но это им впрок пойдет. Еще парочка — другая таких залпов со стороны хозяина, и кое — что уж наверняка будет сделано, чтобы выкурить из нор таких хитрых лис, как Эдди Парр и его дружки.

Смех Джабеца замер от одного только упоминания имени Парра. Но он тотчас же опять захихикал.

— О, мистер Стивенс! Ну и взбучку задал им хозяин!

Лимюэл стал вторить Джабецу, и от его притворного подхалимского хохота в маленькой кухне стало даже дышать тяжело. Агнес так посмотрела на всех нас, точно мы составляли трио помешанных.