Всё изменяет тебе - [24]

Глядя через кухонное окно, я стал наблюдать за косогором, который все сильнее заливало светом быстро поднимавшейся луны. Я начал раскаиваться в том, что послушался Лимюэла, покинул Джона Саймона и ушел от холодной, задумчивой скалы, прилегающей к внутреннему дворику трактира «Листья после дождя». Общество моих собеседников подавляло меня; казалось, на меня навалилась какая — то тяжесть.

— Так что же, — спросил я, — эти потрясенные свя-

ч щеннослужители все еще здесь? Я устал. За сегодняшний день я перевалил через несколько холмов, Джабец, и наполовину уже сплю.

Г де — то в другой части дома, но неподалеку от кухни, хлопнула дверь. Примерно на расстоянии ярда от меня задребезжал звонок, испугав меня своим жестоко пронзительным звучанием. Джабец вскочил на ноги, приложил носовой платок к своим смоченным в пиве губам и стал оглаживать свою ливрею.

— Это, по — видимому, дамы и господа изволят отбыть, — проговорил он, направляясь к двери.

— Не возитесь только с ними слишком долго, — крикнул я ему вдогонку, — не то ваш хозяин забудет обо мне и завалится спать! А мне совсем не улыбается мысль провести ночь в кухне с вашей Агнес.

— Не беспокойтесь на этот счет, — ответил Джабец, осклабившись и подморгнув Лимюэлу. — Мы — то знаем слабости нашего хозяина, правда, Лимюэл?

— о, разумеется, знаем! — воскликнул булочник.

— Еще бы нам не знать их! — произнес Джабец, улыбаясь во все лицо и как бы рассчитывая окончательно убедить меня этим.

Сказав это, Джабец вышел в соседнюю комнату.

— Слабости? — спросил я, наклонившись поближе к Лимюэлу. — Слушай, Стивенс, ты мне должен помочь. Джабец все знает. Ты все знаешь. Но я — то ведь есюсем новичок здесь. Что же это за слабости? Что приключилось с Пенбори, почему его и сон не берет?

Лимюэл в свою очередь придвинул губы к моему уху.

— Не спится ему. У него куча неприятностей. Поговаривают даже, что он целыми ночами не смыкает глаз.

— Ага, значит, ему надо развлечься! Пусть поторапливается сказать мне, что ему нужно от меня, иначе он услышит в ответ сплошной храп. Я совсем засыпаю.

Проехав по усыпанной гравием аллее, перед самым домом остановилась карета. Я услышал чьи — то голоса, пожелания спокойной ночи и всякие другие слова, которые люди общества, привыкшие к вольной и просторной жизни, к изысканной галантности и высокому чувству собственного достоинства, имеют обыкновение говорить друг другу на укатанных гравием и залитых лунным сиянием аллеях. И хотя мое собственное сознание было достаточно притуплено усталостью и необычайностью переживаний, я все — таки даже через вестибюль распознал голос Элен — такой ясный и одновременно такой повелительный, точно это она водворила ночь в ее темное ускользающее царство. И я стал надеяться, что, когда Джабец придет за мной, чтоб увести меня из этой кухни, он доставит меня куда — то, где будет и эта девушка. Мне захотелось увидеть ее совсем близко, с вихрем кружев вокруг плеч, от которого ее серые глаза кажутся еще более холодными. Хотелось мне также, чтоб она увидела меня и чтоб я мог прочесть по ее лицу, замечает ли она какую — нибудь перемену во мне со времени моей встречи с Джоном Саймоном и разговоров с другими парнями. И еще хотелось мне намекнуть ей — хоть бы только одним быстрым взглядом — на чувство отчужденности, которое я особенно остро ощущаю под одной кровлей с ней, то есть в самой непосредственной близости к так называемому «сердцу Мунли», сердцу, против природы которого в моих пальцах, самом чутком из моих органов, живет яркое и отталкивающее предубеждение.

Шум колес замер вдали… В соседнем помещении послышался звук быстрых шагов по паркету. Джабец просунул голову в раствор двери и поманил меня пальцем.

Короткий коридор, насыщенный запахами мясных консервов и фруктов, с небольшими комнатками по обе стороны от него, шел в обширный вестибюль, богато украшенный дубом. Я изумился, когда громкий топот моей обуви внезапно оборвался и замер на ковре, который был усладой для моих ног. Джабец хихикнул по поводу моего удивленного вида, а я с досадой, но мягко заметил ему, что пусть он только как — нибудь выберется со мной на горные просторы, и я угощу его там парочкой таких номеров, от которых в его толстом самодовольном брюхе все застынет от ужаса. Он испуганно зашикал на меня. В вестибюле никого не оказалось. Сначала я было подумал, что здесь все же может быть кто — нибудь незримый — такое ощущение часто возникает у меня в закрытом помещении, — но после зрелых размышлений я решил, что вряд ли Элен или кто — либо другой вздумает рассматривать меня через потайной глазок. После утренней встречи с ней я готов был утверждать, что эта девушка не из таких. Знай она, что я здесь, она прямо пришла бы в вестибюль, радуясь такой рамке, как это прекрасное по замыслу строение, блистающее стеклом, деревом, окраской, и сказала бы тоном, который был бы понятен любому болвану на расстоянии десяти миль в окружности, что в конечном счете ей — де наплевать на меня со всеми моими потрохами, с моими желаниями и музыкой.

Мы остановились у двери в конце вестибюля. Она была тщательно обита зеленым сукном. Джабец постучался, и я отчетливо услышал, как чей — то голос приказал войти. Мы вошли. Комната была затемнена, и после яркого света в кухне и вестибюле мрак показался мне та ким неожиданным, что я готов был заподозрить Джабеца, который втолкнул меня сюда, сильно налегая рукой на мое плечо: уж не сыграл ли он со мной злой шутки?