Все идет по кругу - [14]

Пока Полли одевалась, Кэт исследовала спальню. Она пересмотрела все косметические средства на туалетном столике, нацепила сначала одну заколку для волос, потом другую, открыла ящики комода и покопалась в шарфиках, словно находилась в общежитии колледжа или в театральной гримерке. Иногда Кэт останавливалась в дверном проеме, чтобы сделать очередную растяжку.

— Не очень вежливо с твоей стороны прихорашиваться на глазах у человека, не имеющего такого тела, — сказала Полли, выглядывая из-за дверцы шкафа.

— У тебя все есть, — возразила Кэт. — Просто ты одеваешься так, что его невозможно разглядеть. Кроме того, тело — это единственное мое достижение.

— Хм, ты становишься странной. Словно мужчина, который любуется своими мышцами в огромном зеркале, полагая, что его никто не видит.

— Восхищаться мышцами не значит восхищаться внешним видом в целом. Кому-то красота дана от природы, а кто-то слепил свое тело сам, приложив массу усилий. — Она достала блеск с легким бронзовым оттенком и нанесла на губы. — Ты когда-нибудь видела, чтобы Джинджер смотрелась в зеркало?

— Думаю, она не была тщеславной, — ответила Полли. — И всегда прекрасно выглядела. Ей шел клубный стиль с элементами кантри. Кремовый оттенок волос, кремовые костюмы, кремовые чулки. Хотя, казалось, одежда ее совершенно не волновала. Она просто одевалась так хорошо, как могла. Мы все стараемся поступать подобным образом, только вот не всегда получается.

Полли внимательно перебрала все свои джинсы, но предпочла широкие льняные брюки.

— Может, продавать себя — я имею в виду не твою деятельность в клубе и модельный бизнес, а то, как это делала Джинджер, — не запрещено.

Тем не менее, это не приносило желаемого удовлетворения. И когда Джинджер заявила, что всем довольна, они ответили: «Ты не пришла бы к нам в группу, если бы не хотела кардинально пересмотреть свою жизнь». Более того, девушка не была ни глупой, ни грубой. Шарлотта частенько напоминала ей, да она и сама скорее всего отлично знала, что проституция не является нормальной или социально приемлемой реакцией на очень занятого мужа. Джинджер же очаровательно пожимала плечами, признавая правоту Шарлотты, но при этом не собиралась отказываться от своей работы.

— У меня вопрос, — вздохнула Кэт. — А знал ли Гарольд о ее приключениях на стороне?

— Ты лучше спроси, заботило ли его это. — Полли убрала кошелек, визитницу, расческу и бумажные платочки «Клинекс» в маленькую сумочку.

— Раз его это не волновало, стало быть, он ничего и не знал, — возразила Кэт.

— Нет, незнание доказывает только его безразличие.

— Замечательно, — пробурчала Кэт. — И что это значит?

— Ну, Барнаби всегда известно, чем ты занята, а если нет, то он спрашивает. Возможно, задает слишком много вопросов, поскольку считает тебя интересной или даже привлекательной. Он заботится о тебе, понимаешь?

Полли вздохнула с облегчением, когда дети пришли домой с разницей в несколько минут, прямо перед их с Кэт уходом. Присутствие подруги тоже радовало. Если Кэт наполняла дом шумом и энергией, то дети ее поглощали, создавая пустоту, так что Полли чувствовала себя парящей в вакууме. Вся ее теплота, активность и энтузиазм исчезали в огромной черной дыре.

Дети стали ее самой последней потерей, они не умерли как остальные, но при этом отдалились от Полли. Сын Джереми с раннего детства был очень независимым ребенком, еще дошколенком перестал принимать чужую помощь, всегда имел собственную точку зрения и мало распространялся о своей жизни. В двенадцать лет он был почти полностью отрезан от внешнего мира и большую часть времени производил какой-то неопределенный шум — скрипел и иногда ревел, орал немелодичные песни.

Когда обращались непосредственно к нему, он лишь издавал длинный пронзительный звук «Эээ?». Или изображал рвоту. Хватался за живот и горло. Начинал пошатываться и бешено вращать глазами. Его местоположение всегда было легко определить. Хотя он ни с кем не общался, но и молчуном тоже не был. Фырканье и рычание доносились из комнат, кухни, шкафа, причем он не замолкал даже когда ел, готовил домашнее задание или смотрел телевизор.

Если просьба выключить очередное дурацкое шоу не звучала достаточно настойчиво, а у Полли было время и, самое главное, терпение, она наблюдала за ним, как натуралист изучает жабу или насекомое. Рассматривая свое положение со стороны, она гадала, сколько матерей недолюбливают своих сыновей, считают ли они их поведение в подростковом возрасте лишь слегка нагловатым и способен ли кто-нибудь из них адекватно подойти к воспитанию подрастающих сыновей.

Ее дочь Андреа — совершенно другое дело: прекрасная девушка; по крайней мере когда-то она в это верила. А еще Полли думала, что Андреа так и останется с ней навсегда. Милая, нежная, благодарная, все время опрятная, она была чудным ребенком. О такой дочери мечтают все женщины, если, конечно, они вообще мечтают о дочери. Она любила Полли, говорила об этом и всегда хотела быть рядом. Но в тот момент, когда ей исполнилось тринадцать, два года назад, Андреа превратилась в молчаливое, мрачное, отрешенное создание. Вдруг стала вегетарианкой, пацифисткой и ярым агностиком