Все дьяволы здесь - [62]

– Вообще-то… – сделал еще одну попытку Арман.

– Мы уберем это все, – сказал месье, хватая несколько стаканов, – и пусть мальчик решает. Я сам его варил. – Он наклонил бутылку в сторону гостей.

– Non, merci, – сказал Арман, успев удержать месье за руку, прежде чем тот сорвал крышку с бутылки. – Чай – это то, что надо. – Заметив разочарование старика, он продолжил, не переводя дыхания: – Для моего зятя. А я бы выпил пива.

Когда все расселись за пластиковым столом, мадам Фобур спросила:

– Как он?

– Ну вы же знаете Стивена, – сказал Арман. – Он несокрушим.

– Значит, он встанет на ноги? – спросила мадам?

– Надеюсь.

По крайней мере это было правдой.

– Что случилось, Арман? – спросил месье Фобур. – Сначала его сбивает машина, потом в его квартире убивают человека. Мы не понимаем.

– Это ведь не совпадение, правда? – спросила мадам Фобур.

– Да, – сказал Жан Ги. – Мы не считаем несчастным случаем то, что произошло с месье Горовицем.

– Voilà[62], – сказала мадам, а месье перекрестился. – Именно это я и говорила.

– Но кому это могло понадобиться?

– Как раз это мы и хотим узнать, – сказал Жан Ги. – Когда вы видели его в последний раз?

– Месье Горовица? – Мадам посмотрела на месье. – В июне? Или в июле?

– И с тех пор ни разу? – спросил Жан Ги. – А в последние два-три дня?

– Дня? Нет, – ответил месье. – Мы узнали о том, что он в Париже, только сегодня утром, когда услышали о происшествии. Мы подумали, значит, он приехал. Но мы его не видели.

Мадам дрожащей рукой потянулась к чайнику.

– Позвольте, – сказал Жан Ги, осторожно забирая у нее тяжелый чайник. – Позвольте, я буду мамочкой.

– Pardon? – спросил месье.

– Désolé, – сказал Бовуар, покраснев. – Просто так говорит один мой друг дома, в Квебеке, когда наливает чай.

«Черт бы тебя подрал, Габри», – подумал он, вспоминая этого крупного мужчину в намеренно вычурном переднике, разливающего чай «Красная роза» из чайника «Браун Бетти».

«О господи, – подумал Бовуар. – Зачем я ношу все это в голове?»

Мадам сжала руки в кулаки, чтобы не дрожали:

– Мы столько лет знали месье Горовица. Мы знали, что когда-нибудь… но только не так.

Арман никогда не знал их имен. Они всегда называли друг друга только «мадам» и «месье». Бездетные, они относились к обитателям дома как к своей семье. Как к своим детям, своим тетушкам и дядюшкам, братьям и сестрам.

Стивен находился где-то посередине между дядюшкой и старшим братом.

Приезжая в Париж, его крестный почти всегда в воскресенье завтракал с мадам и месье. Ребенком Арман присоединялся к ним за этим кухонным столом и ел жареную курицу или пирог с рыбой. Еду покупал Стивен, а готовила ее мадам в фартуке. Мужчины пили пиво во дворе, а Арман помогал в кухне.

Эта кухня, этот дом не изменились. А он изменился. Был ребенком, стал взрослым. Был отцом, стал дедом. Из ребенка с мукой на руках стал мужчиной с кровью на них.

Но при этом он всегда оставался для них «мальчиком». А они для него всегда – «мадам» и «месье».

Месье наблюдал за тем, как Арман сделал большой глоток пива и стер пену, оставшуюся на усах.

– Délicieux[63].

И он не лукавил. Месье явно набил руку на варке пива.

Мадам Фобур, руки которой перестали дрожать, нарезала pain au citron толстыми ломтями и поставила на стол керамическую ванночку со взбитым сливочным маслом.

– Вы хотите узнать у нас, что случилось, – сказала она, показывая кончиком ножа то на Гамаша, то на Бовуара. – Мы ничего не видели и благодарим за это Бога.

– Жаль, что не видели.

– Не говори так, месье. Они бы и нас убили.

Она положила нож и прикоснулась к его руке жестом, столь же священным, как крестное знамение.

– Как вы знаете, месье Горовиц занимает весь верхний этаж. И отсюда нельзя увидеть его окна, – сказал месье. – Они выходят на улицу, а не во двор.

– Полицейские все еще там, ищут что-то, – сказала мадам. – Мы предполагаем, что они захотят потом поговорить с нами.

– Еще не говорили? – спросил Бовуар, кинув взгляд на Гамаша.

– Нет.

– И вы не видели, чтобы кто-то посторонний заходил вчера во двор? – спросил Арман. – Никто вам не звонил?

– Разве убийцы спрашивают у консьержей разрешения войти? – спросила мадам, и Жан Ги улыбнулся.

– Нет, не спрашивают, – согласился Арман.

Этот дом был типичным для квартала, в котором он стоял. Большая деревянная дверь с тротуара открывалась прямо во двор. Обитатели дома проходили по двору к другой двери – за ней находился лифт, хотя большинство, если могли, пользовались лестницей.

Лифт был клеточного типа, тесный, старый, хлипкий.

– А сегодня утром? – спросил Гамаш. – Никого не видели?

– Я видел тебя и мадам Гамаш, – сказал месье. – Это было часов в девять. Я вышел поздороваться, но вы уже вошли в здание. Это вы обнаружили тело?

– Oui.

– Pauvre[64] мадам Гамаш, – сказала мадам. – Вы должны передать ей кусочек пирога.

Гамаш хотел было вежливо отказаться, но понял, что это обидит хозяйку. Он принял кусок теплого pain au citron, завернутый в вощеную бумагу, и положил себе в карман.

– А больше никого не видели? – спросил Бовуар.

– Никого чужого, – ответил месье. – Из Прованса приехали дети семьи, живущей на третьем этаже, но мы их хорошо знаем. Женщине на втором этаже доставили что-то из «Ле Бон Марше». Мы знаем доставщика. Часто его видим. Он приехал и сразу же уехал.