Все дьяволы здесь - [41]

А еще для Гамаша с каждой минутой становился все важнее вопрос, что делал Стивен в течение тех четырех недостающих часов между его уходом из «Лютеции» и встречей с ними за ужином.

Ему в голову закралась шальная мысль. Возможно ли, что Стивен зашел в свою квартиру? Возможно ли, что Стивен убил Плесснера? Не это ли означала запись «АФП» в его ежедневнике?

Но нет.

Однако…

Кто знает, на что был способен Стивен Горовиц на самом деле? Кто знает, что он совершил в молодости, сражаясь в Сопротивлении? Когда столько всего поставлено на карту.

Что сделал бы он в своем весьма престарелом возрасте? Когда терять уже почти нечего.

Что могло вынудить Стивена совершить убийство?

Арман посмотрел на Бовуара, проверяя, не пошли ли его мысли в том же направлении. Соединяя воображаемые точки так, чтобы на рисунке появился монстр.

Жан Ги внимательно смотрел на него, но помалкивал.

Гамаш поежился под его взглядом. Он снова нацепил очки и пролистал ежедневник до самой последней страницы, на которой люди нередко оставляют всякие случайные напоминания. Но он уже заглядывал туда и ничего там не нашел.

Он поднес страничку к солнечному свету – не проявится ли отпечаток записи, сделанный на предыдущей, вырванной страничке?

Ничего.

Но…

Что-то выскользнуло из-под клапана обложки. Уголок крохотного клочка бумаги. Засунутого туда. Спрятанного там?

Он вытащил этот клочок.

– Что там? – спросил Жан Ги, подаваясь ближе.

На бумаге были буквы и цифра. На сей раз не ЭМНП.

Своим плотным четким почерком Стивен Горовиц написал: АФП.

– Александр Френсис Плесснер, – сказал Жан Ги. – А цифры – вероятно, даты их встреч.

В этот момент зазвонил телефон Жана Ги. Звонила Лакост из Монреаля.

Он ответил на звонок, выслушал, поблагодарил, а отключившись, сообщил Гамашу:

– Александр Френсис Плесснер инженер. Был инженером.

– Это оно?

Продавец вытащил флакон «Тома Форда» и брызнул на Рейн-Мари.

Нет.

Тогда «Эрос» Версаче.

Определенно нет.

Тогда Ив Сен-Лоран…

– Нет, эти часто встречаются, – сказала Рейн-Мари. – А я говорю об одеколоне, с которым не сталкивалась никогда прежде.

– Вы уверены, что это был одеколон? – спросил он. – Может быть, вы наступили на что-то? Есть предметы с такими запахами.

– Абсолютно уверена.

Они продолжили. Молодой человек разбрызгивал или наносил на Рейн-Мари или вокруг нее различные запахи.

Голова у Рейн-Мари кружилась все сильнее, но она не останавливалась. Наконец они дошли до конца. До безуспешного конца. Если только цель не состояла в том, чтобы обоих довести до тошноты. В таком случае это был определенно триумф.

– Désolé, – сказал продавец. – Но есть еще одна вещь, с которой вы могли бы мне помочь.

Пятнадцать минут спустя у дверей «Ле Бон Марше» она сунула ему в руку купюру в пятьдесят евро.

Он не стал отказываться. Он чувствовал, что заслужил все до последнего евроцента.

Рейн-Мари вернулась в бар «Жозефина».

Тарелки Армана и Жана Ги уже унесли, но, как только она села, Жак поставил перед ней омара под майонезом.

Лицо метрдотеля, обычно ничего не выражающее и уж тем более не осуждающее, исказилось гримасой.

– Мадам, – сказал он и отпрянул.

– Извините, Жак. Но я больше не хочу есть. Не могли бы вы упаковать это для меня навынос?

– Конечно, – сказал он.

Сделав глубокий вдох ртом, он наклонился и взял тарелку со стола.

– Боже мой, Рейн-Мари, чем ты занималась? – спросил Арман, протирая заслезившиеся глаза.

Она рассказала.

– Хорошая была попытка, – сказал он, отодвинувшись от нее на несколько дюймов и жестом попросив Жака принести счет. Как можно быстрее.

Жак издали махнул рукой, отметая это предложение.

Их еда и напитки будут за счет заведения.

Выйдя на свежий воздух и солнце бульвара Распай, Рейн-Мари и Бовуар заметили, что Арман остался внутри.

Он задержался у входа – опять разглядывал мозаику на полу.

Его пихали и отталкивали нетерпеливые гости. Арман же твердо стоял на своем месте и созерцал древний символ Парижа до того, как он стал Парижем.

Жак сегодня процитировал латинский девиз. «Fluctuat nec mergitur».

«Его бьют волны, но он не тонет».

Арман видел эту мозаику на протяжении нескольких десятилетий, но только теперь осознал, что на ней, возможно, изображена сцена из шекспировской «Бури». Эта пьеса открывается сильнейшим штормом, во время которого терпит бедствие корабль.

Молодой человек прыгает с палубы в воду навстречу неминуемой смерти с криком: «Ад пуст, и все дьяволы здесь».

Арман поднял голову и огляделся.

Прямо здесь? В отеле «Лютеция»?

Глава четырнадцатая

Бовуар спустился в парижское метро, чтобы попасть из центра города в район, известный как Ла-Дефанс[51], где он работал.

В этом районе романтики было куда меньше, чем в его названии.

Когда Бовуар узнал, что будет работать именно здесь, он воодушевился. Одно только название Ла-Дефанс вызывало в его голове детские образы рыцарей. Бесстрашные подвиги. Башни, воздвигнутые для защиты Города света.

В Ла-Дефанс действительно были башни. Огромное их количество. Но они бы не выдержали удара камнем, не говоря уже о напоре армии. Они были стеклянные.

В районе почти невозможно было найти дерево, трава встречалась редко. Здесь царил бетон. И стекло. Над головой нередко пролетали вертолеты, доставлявшие президентов компаний и высших менеджеров на важные собрания.