Все души - [13]
В Англии, как всем известно, почти не глядят друг на друга, разве что глянут столь неопределенно, столь ненамеренно, что всегда остается сомнение, в самом ли деле глядит тот, кто словно бы глядит, – такими тусклыми становятся глаза при выполнении своих природных функций. Поэтому континентальный взгляд (мой, например) может вызвать смущение у человека, на которого глядят таким образом, даже в тех случаях, когда с испанской либо континентальной точки зрения взгляд этот, – по сравнению с другими, какие характерны для испанца либо для континентального жителя, – можно определить как безразличный или слегка заинтересованный, а то и почтительный. Здесь кроется также причина другого явления, а именно: когда английский взгляд, он же островной, избавляется от дымки, которой обычно подернут, результат смутит кого угодно; и мог бы вызвать распри и ссоры, если бы глаза других не сохраняли свою дымку, а потому были не в состоянии ни разглядеть, ни увидеть то, что для других глаз, незатуманенных, континентальных например, было бы очевидностью, а то и оскорблением. Хотя за два года я кое-как выучился – по собственной воле – глядеть как сквозь дымку, но в ту пору, о которой речь, мой взгляд не только еще не обрел способности быть сам себе цензурой, но, вдобавок, как я уже дал понять, во время тех незабываемых ужинов единственным моим средством спасения от голода и тоски – кроме красного, розового и белого вина – было навострить глаза и посвятить себя наблюдению. Так вот, если с определенного момента в моем взгляде (это я и сам сознавал) читалось величайшее сексуальное восхищение Клер Бейз, то во взгляде лорда Раймера, начиная с первого же удара молотка и с первой же молитвы на англизированной латыни, читалась нескрываемая и неистовая похоть, возбуждаемая созерцанием той же Клер Бейз. Но бесстыдство взглядов, которые я бросал на Клер, аннулировалось благодаря дымке стыдливости, предохранявшей глаза остальных сотрапезников, когда они глядели на меня (включая и глаза лорда Раймера, они у него тоже подергивались привычной островной дымкой, когда, в свой черед, отрывались от лица или от выреза Клер Бейз), а мой взгляд становился со всей очевидностью предсмертным (по вине Хэллиуэлла с его занудством) и озлобленным (по вине лорда Раймера с его животной похотливостью, которую мой взгляд не мог не прочесть в его собственном). Главная проблема, однако же, состояла в том, что глаза самой Клер Бейз глядели не совсем на английский лад, по той причине (как я узнал позже), что она провела детские годы в Дели и в Каире, где люди смотрят не так, как на Британских островах, и не так, как у нас, на континенте; а потому Клер Бейз была в состоянии заметить не только взгляды лорда Раймера, по-скотски распаленные, но и мои, явно выражавшие сексуальное восхищение. Вторая проблема (менее существенная) состояла в том, что на другом конце стола, рядом с другим почетным местом, где восседал некий знаменитый авторитет в области литературы (уже на пороге пенсии), который мне очень полюбился и о котором расскажу ниже, находился Эдвард Бейз, член, так же как Кромер-Блейк, колледжа, дававшего ужин. И хотя глаза Эдварда Бейза глядели всегда чисто на островной лад, не исключено, что они уловили те взгляды двух участников застолья, которые освобождались от дымки, когда направлялись на его жену, и это обстоятельство вынуждало Эдварда Бейза сбрасывать привычную дымку со своих собственных, дабы от них не укрылись желания – скотские либо нет – прочих сотрапезников. Впрочем, описание мое неточно: Эдвард Бейз занимал место за столом в том же ряду, что и я, а потому никак не мог уловить мои взгляды, в то время как ему были отчетливо видны и взгляд лорда Раймера, и взгляд самой Клер Бейз. Эдвард Бейз наверняка видел, что в какие-то моменты лицо его жены чуть не заливалось краской, но, скорее всего, приписывал это действию вина либо поведению лорда Раймера, распускавшего слюни до непристойности; warden был громадного роста, с туго натянутой кожей – по-моему, борода и усы у него не росли – и пьян вдрызг. А случись Эдварду Бейзу перехватить взгляд жены, устремленный на меня, он, должно быть, думал, что она поглядывает – в поисках поддержки или хотя бы участия – на Кромер-Блейка, его друга, сидевшего между Клер Бейз и мною, о чем я уже упоминал. Но был еще и четвертый участник обмена взглядами, – возможно, даже пятый, если взгляд Эдварда Бейза и впрямь освобождался иногда от своей завесы из английского тюля, – и взгляд этого участника не подчинялся необходимости подергиваться дымкой; он принадлежал Дайананду, врачу индийского происхождения, тот тоже был дружен с Кромер-Блейком; сейчас он сидел прямо напротив меня. Хотя Дайананд прожил в Оксфорде не одно десятилетие, глаза его не утратили лучистости и прозрачности, характерных для родной его земли, и в атмосфере этого ужина казались огненными. Каждые пять-шесть минут он переходил от неспешной беседы с Клер Бейз к немногословному диалогу с единственным гостем без мантии (то был безобразнейший профессор Лейденского университета, взгляд которого, хоть и принадлежал иностранцу, был спрятан за толстыми прямоугольными линзами очков), и в интервале Дайананд на мгновение останавливал глаза, черные и влажноватые, на моей особе, разглядывал меня сверху донизу испытующе-фармацевтическим взглядом, словно моя манера в открытую глядеть направо и налево, но главным образом на Клер Бейз, была симптомом заболевания, общеизвестного и легкоизлечимого, но искорененного в этих краях. Выдержать взгляд Дайананда было невозможно, и, всякий раз как мои глаза встречались с его глазами, мне оставалось только одно – обратить свои на Хэллиуэлла и притвориться, что я увяз еще глубже в его самоупоенном пустословии. Зато глаза Дайананда становились огненными, когда он устремлял взгляд на Клер Бейз и у него в поле зрения оказывался лорд Раймер, каковой, однако же, мог выдержать взгляд Дайананда без особых затруднений, поскольку, возможно, – он ведь не сомневался в собственной безнаказанности – даже не замечал его:
