Все дни прощания - [55]

Я бы, наверное, так и сделал, если бы не увидел маленькую черную сумочку на спинке стула. У Веры такой сумочки не было.

Несколько секунд я наблюдал за игроками, а потом подошел и повернул ручку. Стало так тихо, что я растерялся. Вошел отец. Начал шутливо-радостно:

— Те апартаменты, в которых ты теперь живешь, наверно, роскошнее этой квартиры? Иначе, я думаю, ты вернулся бы домой? Вообще ты удивительно коммуникабельный парень. Это ж надо — столько времени жить вне дома. Вот сам я окажись вдруг в твоем положении — и все, не знаю, куда идти. А ты сразу нашел… Садись, поговорим, — сказал он и подвинул стул.

— Ничего, не беспокойся, — проговорил я, понимая, что в эту минуту я не должен подчиняться ему.

— Итак, я слушаю. — Он потянулся за сигаретой.

И ни одного слова упрека за то, что я столько дней не был дома, ни одной жалобы, что он обыскал весь город, все закоулки, поднял на ноги всю милицию, — вот характер, тут есть чему поучиться!.. Может, он думает, что я пришел просить прощения? Стану внедряться домой? Да, именно так и думает. И вид такой, будто я сейчас стану его просить, а он еще посмотрит, принять меня или нет.

— Что с мамой? — спросил я.

Он поискал глазами пепельницу, не нашел и стряхнул пепел в ладонь. Затянулся и, выпуская дым, стал смотреть мне в лицо.

— Ты не хуже меня знаешь, что с ней. Она в тяжелом состоянии. Ей осталось недолго. Может быть, несколько дней. Она не разговаривает. Ей с каждым днем все хуже…

— Неправда! — крикнул я. — Мама не может умереть.

— В том-то и дело, что может. Это такая подлая болезнь, что с ней ничего не могут поделать умнейшие люди планеты. Вот мы с тобой разговариваем, а в эту минуту сотни ученых-медиков ведут атаку на эту болезнь. И вчера вели. И позавчера. И двадцать лет, и пятьдесят. И завтра будут вести. И неизвестно, смогут когда-нибудь осилить ее или нет. Но даже если и смогут, то это будет не скоро. По крайней мере, слишком поздно для нас.

Как он спокойно об этом говорит. Будто речь идет о ремонте какой-то машины, а не о жизни моей матери. И почему он не верит, что она поправится?.. Можно ли ему, именно ЕМУ не верить?!

— Ты ждешь ее смерти?

Он даже привстал. Даже сигарету выронил, и она упала ему на ботинок и скатилась на пол. Он поднял ее, сломал и бросил в пластмассовый стакан из-под карандашей.

— Хватит! Если у тебя все вопросы, тогда позволь мне задать один…

— Кто такая белокурая? — спросил я и показал на сумочку.

Он вздрогнул, поднял на меня глаза. Дважды или трижды моргнул и тихим, сразу потускневшим голосом произнес:

— Кажется, мы подошли к главному, сынок. Не совсем простая задача — объяснить тебе, но ты умный и взрослый, так что поймешь. Если захочешь, конечно… Эта женщина… В общем, несколько лет назад она пришла к нам после института — пунктуальная, старательная, добросовестная, — в общем, как большинство других. Но не только. Было в ней что-то свое, особенное, что отличало ее от большинства, по крайней мере для меня… Прошли годы, прежде чем я понял, что… Перед кем-нибудь другим я бы не стал отчитываться, но тебе, своему сыну, скажу: я полюбил ее…

Он торопливо взял сигарету, поднес спичку, но не закурил, отложил коробок, сигарету и теперь уже более строгим голосом продолжал:

— И мама тут совершенно ни при чем. Ее болезнь тоже ни при чем. Я хочу, чтобы ты понял главное: я любил бы эту женщину, даже если бы твоя мама была здорова.

Я оцепенел. Закололо в висках. Мне не нужна такая правда. Невероятными казались его слова. И почему, почему нужно любить эту красивую женщину, а не мою маму? Особенно теперь, когда она так одинока и когда ей так необходимы наша помощь и участие?! И кто же он тогда, если не понимает этого, а понимает лишь свое, одному ему дорогое? И кому же это понимать, если не ему, почти доктору наук?..

Хотелось закричать, затопать ногами, как тогда, на пляже. Но, превозмогая себя, я неторопливо прошелся по комнате, остановился у окна, посмотрел в синее, кое-где затянутое высокими прозрачными облаками небо и повернулся к нему.

— Ладно, спасибо за откровенность и за доверие, но мне пора. Получается, что мамино несчастье не привело и не приведет тебя к потере. Наоборот, ты, кажется, приобрел… Не знал я, что жизнь действительно такая… сложная, как у тебя. Это действительно все очень сложно. И трудно. Даже страшно… Я этого не знал, но теперь буду знать, — говорил я и подвигался к двери.

— Да что страшно-то? — нервно спросил он. — Что?

— Это все, что с тобой. Извини, но мне правда пора.

— Подожди.

Я увидел, что он волнуется. Мне было от этого не по себе. Я жалел его. Но что я мог сделать, чем ему помогать? Я был слишком глуп, чтобы понять, откуда и что берется.

— Подожди, я объясню тебе… Ты уже взрослый и все видишь. Сядь, пожалуйста, не уходи…

Я боялся новых откровенностей отца, его новой правды, которая совершенно помешала бы мне его любить, но и кинуться наутек я тоже не мог — в любом случае он оставался моим отцом, и выслушать его я был обязан.

— Да, у меня есть женщина, — раздельно произнес он. — Но пойми, что маме твоей от этого ничуть не труднее. Она умирает. Она уже почти умерла. И те несколько дней, которые она проживет, уже не имеют значения ни для нас с тобой, ни для нее… Но ведь мы с тобой не умираем?.. Я и сейчас люблю ее, свою жену, твою маму. И мне даже труднее, чем ей. Но я не могу быть один. Мне нужен человек, который смог бы хоть чуточку заслонить мою жену от меня. А эта женщина помогает мне держаться. Она ездила со мной в больницу, покупала для твоей матери лекарства и продукты, она понимает всю сложность моего положения… У меня даже работа над докторской наконец пошла! И это все благодаря ей…