Все дни прощания - [38]

Я смотрел на него и представлял широкое, залитое солнцем поле. На поле громадный сверкающий авиалайнер, такой же большой, красивый и легкий, как этот наш новый знакомый.

Но стоило Анатолию отвернуться, мой взгляд перескакивал на книжные полки. То, что мне было нужно, я увидел сразу: десять коричневых томов стояли на четвертой полке рядом с собранием сочинений Шекспира. На корешке каждого — черный квадрат, в котором золотыми буквами написано «Томас Манн».

— Не скромничайте, — сказала Лика. — Ваши картинки изумительны. В детстве, которое прошло у меня в Новгороде, я занималась в живописном кружке Дворца пионеров и кое-что понимаю. Вам с полным основанием могут позавидовать малые голландцы…

— Тише! — приложив палец к губам, сказал Анатолий. — Как хорошо, что нет бога, — он бы нас за это не помиловал.

Я вспомнил, что где-то сейчас Спартак, Леша и Студент ждут нас, беспокоятся и желают удачи. Мы не одни… Лика знает об этом, и ей должно быть так же страшно, как мне.

Голос Анатолия, будто гул аэродрома, наполнял комнату мужественной силой. Сегодня он принимал друзей… И мне стало стыдно. Как бы он удивился, если бы узнал, зачем мы сюда пришли! Как ему было бы противно смотреть на нас. Вот сейчас, в эту минуту, я, скрытый одеждой, будто человек-невидимка, принес в эту комнату оружие. И теперь сижу с безоружным человеком и жду момента, чтобы в нем что-то убить. Но только ли в нем? Прежде — в себе, в себе!..

Что он говорит? Какая природа? Какие люди?.. Ему нужно встать с дивана, взять нас за шиворот и выставить вон!

— Откуда приехал ваш брат?

— Пускай сам представится, — усмехнулась Лика. — Он любит представляться…

— Из Москвы, — поторопился я остановить Лику, чтобы она не выдала ему, кто мы на самом деле.

— Ну, тезка, в хорошем городе ты живешь! Пришлось нам заехать и туда. Раньше часто ездил, но все по делу, все галопом: то командировка, то свадьба сестры. А последний раз много успел. Московский Кремль я вроде бы всю свою жизнь знал, а когда попал в него, да походил, да посмотрел, да послушал — понял, какое это чудо! В Москве особенно понимаешь, чей ты, откуда. Впервые побывал в Третьяковке. Раньше все в Эрмитаж наведывался. А там понял: тут все мое, родное. И еще понял, насколько русские художники, русские люди неразделимы со своей родиной. Там в каждой картине будто частица меня самого… Не боюсь признаться, у перовской «Тройки» чуть не заплакал… А жили мы у каких-то совершенно незнакомых людей: по дороге на попутной машине познакомились с двумя учеными-биологами, мужем и женой. Они были в Ленинграде, в командировке, и возвращались домой, в Москву. «Давайте, — говорят, — к нам, зачем в гостиницу?» И мы остановились у них на Арбате. Вы бывали, Толя, на Калининском проспекте?

— Я почти рядом с ним живу, — пролепетал я, с ужасом ожидая вопроса, после которого Анатолий поймет, что моих знаний о Москве кот наплакал.

— Отличные дома!.. Интересно, как моют в таких высоких домах окна? Вам, Толя, не приходилось наблюдать?

— Приходилась… как же… с вертолета.

— С вертолета!.. Ох-хо, — смеялся Анатолий. — У вас, Лика, не брат, а король юмора! Ай да школьник нынче, ай молодец!.. Подгребает к тридцатому этажу вертолет, из него высовывается баба Дуся и давай — шваброй по окнам!..

— Остроумие — признак незнания, — улыбнулась Лика. И, решив, наверное, что пора покончить с Москвой, спросила: — Анатолий, кофе у вас есть?

— Да что там кофе! Я за шампанским сбегаю.

— Нет, нет, мы посидим недолго и пойдем. Не нужно тратиться. И времени у нас мало.

«Да, Лика, да! Посидим и пойдем. Ты умница, Лика, если решила уйти. И я с тобой. И тогда мы свободны!..»

— Нет, не мешайте мне быть гостеприимным. Только придется вас ненадолго покинуть. Приду, и мы устроим вечер разговоров. Вино — как декорация к разговору, как костер, возле которого всегда теплее.

«Что же ты молчишь, Лика? Останови его. Ты же говорила: «Там что-нибудь придумаем». Или ты забыла?..»

— А вы за это время выберите себе по картинке, приду — подарю.

— Как хорошо, — сказала Лика. — Мне еще никто не дарил своих картин.

«Вот оно начинается — Лика не останавливает его, и теперь вступает в силу план Спартака», — подумал я, не решаясь поднять глаза на Анатолия. Мое левое колено дрожало, будто через него пропустили электрический ток. Со мной такого не бывало… Где мои Вера и отец? Почему в эту минуту я один и нет человека, который пришел бы на помощь? И почему я, только я все время жду помощи?..»

Хлопнула дверь. Он ушел.

Несколько мгновений я сидел, не глядя на Лику. Повернув голову, увидел, что Лика смотрит на меня. Ее глаза будто спрашивали: «Ты готов? Ну!»

— Почему ты не остановила его? — закричал я. — Можно было уговорить его остаться, и тогда мы не виноваты. Почему ты не остановила?

— Так надо, — спокойно произнесла она. — Спартак и эти двое стоят на улице и увидят, что он вышел. И поймут, что все идет по плану. А потом он вернется, и мы скажем, что, уходя, он защелкнул замок. И мы не смогли открыть. Не наша вина, что не получилось.

Лика говорила глупости. То же самое мог сказать любой трус. Если рвать, то прямо, а не при помощи дешевых уловок. Там ждут, надеются, а тут — играют.