Все дни прощания - [22]

Конечно, когда думаешь об истории, становишься значительнее и сильнее, и мысли твои кажутся глубже, и хочется жить справедливо и мужественно, чтобы, как говорила Вера, «не было стыдно перед людьми». Но это в мыслях. А наяву — черти тебя несут! Наяву — все наоборот, как вчера!.. Дурной случай, как дурной сон, и вот результат — дурное настроение. Не хочется ни с кем видеться, разговаривать — стыдно кому-нибудь показаться на глаза. И уж, разумеется, не хочется думать не только о жизни Родины, но даже о собственной жизни, которой ты постоянно недоволен… Может, в каскадеры податься, чтобы хоть что-то менять в себе?..

Вместе со мной ехало много народу, и все они уже успели разглядеть мое лицо. Они сочувствовали мне. Это, наверно, хорошо, когда тебе сочувствуют простые незнакомые люди, но теперь мне их сочувствие мешало. Их взгляды будто к чему-то обязывали. Будто бы я должен встать и куда-то идти, что-то делать или подходить к каждому и говорить: «Спасибо за ваше сочувствие».

А можно ничего не делать, ничего не говорить — смотреть в размытую синеву августовского неба, следить, как медленно, будто покачиваясь, уходит и поворачивается за окном далекий горизонт, и со страхом думать, что ты не увидишь Веру и сегодня.

Глава восьмая

… Поезд остановился. Я вышел. Спустился по ступенькам с платформы. Слева — деревянный щит: «Стой! Не перебегай железнодорожные пути при приближении поезда — это опасно для жизни!» А на рельсах распластался человек с большим черным портфелем в руке. Сейчас на него налетит поезд.

Меня поразил плакат. Остановившись в растерянности, я несколько раз перечитал: «Опасно для жизни». Конечно, опасно! Как же этого не понять? И все-таки не понимают, раз на каждой станции торчат такие щиты… Что за существо — человек? Умное или глупое? Почему он не может понять простой истины — «Опасно для жизни»?..

На шоссе машина-поливалка мыла асфальт. В брызгах светилась радуга. Худенькая женщина сошла на обочину, но все же попала под струю. Она улыбнулась и начала отряхивать платье от брызг. Когда я подошел, спросила:

— Извините, молодой человек, вы житель этого поселка?

Я покрутил головой, и женщина пошла к магазину. Я тоже поплелся за ней.

— Товарищи, — обратилась она к мужчинам в майках, — вы не подскажете, как добраться до онкологического института?

Мужчины переглянулись, как бы уступая друг другу право ответить этой вежливой и красивой женщине, и один из них, по виду самый старший, сказал:

— Вы, дамочка, садитесь на автобус, — он показал рукой на остановку, — и вас доставят по назначению. Или можете пешком, тут недалеко, минут пятнадцать. — И уже веселым голосом: — Может, проводить?

Женщина повернула к автобусной остановке, а я не мог ждать и отправился пешком. Мимо киоска Союзпечати, мимо булочной, мимо каких-то заборов, за которыми краснела крупная малина.

У моста я увидел огромный корень, похожий на крокодила, — это был печальный крокодил. И голову приподнял так, будто кто-то наступил ему на хвост.

Спустившись к реке, я хотел помыть лицо. Но вода оказалась мутной, грязной: мусор, электрические лампочки, бумага. От речки несло затхлостью и нечистотами. Она погибала на глазах, и никому до нее не было дела.

Поднялся на мост и увидел двух офицеров. Они разговаривали и смеялись, а фуражки несли в руках, потому что было жарко.

— Скажите, как попасть в онкологическую больницу?

— Ты промахнулся, друг, ступай назад и по первой улице налево.

— Нет, куда ты его посылаешь? Видишь эту дорожку? Дуй по ней мимо деревьев, мимо кладбища. Там увидишь.

Я пошел по тропинке. Здесь после жаркого асфальта и зловонной реки было прохладно и пахло грибами. Долго шел. Искал кладбище, но так и не нашел.

Вскоре за деревьями засквозили корпуса из белого кирпича. Я приостановился. И сердце в груди: ту-тук, ту-тук… Положил руку на грудь и побежал.

За бетонным забором — огромные больничные здания. Тысячи окон. И ни в одном не видно людей. Будто здесь никто не живет. Пошел мимо забора по кустам, грядкам, через колючую проволоку и вскоре вышел на улицу. С улицы забор был железный — высокие черные прутья. За забором прогуливались люди в больничных халатах, длинных и толстых, как пальто. Некоторые из них сидели на скамеечках в тени.

На проходной доска: «Научно-исследовательский институт имени профессора Н. Н. Петрова».

Пошел дальше. У забора на улице стояла женщина, которую я видел на станции. А с другой стороны забора — пожилой мужчина. Женщина спрашивала:

— Кабачки сейчас скушаешь?

— Нет, не хочется, — говорил мужчина. — Плохо мне, Лидушка, совсем я жить перестал. Может, и до Октябрьских не дотяну.

— Ты скушай кабачки, не бойся. Они не помешают.

Где-то здесь, среди этих людей в длинных толстых халатах, была моя Вера, моя мама. Я вернулся и вошел в справочную. Возле окошка толпились люди. Что-то спрашивали, прислоняли лоб к стеклу.

Я сел на стул и прочитал таблички, которыми были обвешаны стены справочной:

«Передачи принимаются с 10 до 17 часов только в полиэтиленовых мешочках».

«На территории пропуска не выписываются».

«Просим возвращать пропуска».

«С 15.00 до 16.00 пропуска не выписываются — у больных сон».