Всё для эго - [28]
— Что это за девушка, вон, с каштановыми длинными волосами, улыбается?
К Шале я испытывал профессиональное уважение, несмотря на его ухмылки и скептический взгляд, когда он с лупой разглядывал контрольки. Я уже знал, что лучшие фотографии он опубликует на первой полосе, а те, что похуже, сохранит для своей коллекции. Мне было приятно общаться с человеком, который пал еще ниже, чем я.
— Оставь, ее никто не знает, какая-нибудь шлюха.
— Жаль, с такой-то задницей.
Когда он произнес это, я снова засомневался. Но ведь в конце концов это из-за нее мне задали трепку — ребра до сих пор ныли. Неужели это не заслуживало небольшой мести?
На следующей неделе на третьей полосе газеты появилась фотография. Картинка получилась немного размытой, но, несмотря на это, в центре явственно выделялся точеный профиль и впечатляющий бюст. Хоть никто и не знал, кому они принадлежат, тираж подскочил.
Этот профиль я снова увидел только два года спустя на яхте, пришвартованной у берегов Канн. Я готовился к этому мероприятию целый месяц, а все благодаря моему осведомителю Этьену. Парень знал об увеселениях магнатов побережья больше, чем полиция нравов. Ему даже удалось сделать так, чтобы нас наняли официантами для праздника, запланированного на борту. Серж Муассак, промышленный магнат и «шестое состояние Франции», организовал грандиозный прием, чтобы отметить покупку парижского еженедельника. Я занялся своим настоящим делом только в три часа ночи, когда уже никто на этом корыте не заботился о том, чтобы сохранить лицо перед официантами, которые убирали со столов. Муассак удалился в кабинет, где насыпал избранным гостям дорожки порошка длиною в руку. Анна постриглась. Странно, я узнал ее только через видоискатель. Прижавшись носом с другой стороны иллюминатора, я спросил у Этьена, знакомо ли ему это лицо.
— Еще бы! Роскошная штучка, девушка по вызову международного масштаба, школа мадам Клод, из тех, что все может сделать ртом, а еще напеть Малера и порассуждать о «Пире» Платона на трех языках.
Я и не надеялся ее больше увидеть, а она неожиданно появилась в моей жизни, да так, что я не слишком удивился. Я не верил в случайности, а только в логику этого замкнутого мирка.
Остальное произошло очень быстро. Муассак и компания засекли меня. Этьен успел среагировать и бросился к мосткам, пока я возился с аппаратом. Дорогу мне преградила пара горилл — я не сумел убежать. Они схватили пленку и швырнули аппарат за борт. Анна предпочла выйти из кабины, когда меня начали бить и из носа потекла кровь. Я прохрипел ей вслед:
— Обычно вам нравится смотреть, как меня унижают.
Она на секунду обернулась, не понимая.
Этьен всю ночь гнал машину до Парижа.
— Она у тебя? Скажи мне только, что она у тебя.
— У меня, у меня, успокойся.
До того, как меня начали бить, я успел перекинуть ему нужную пленку, пока он бежал по набережной. (Настоящее регби, ох, как вспомню об этом… Мне нравилась такая жизнь, мне нравилась опасность, акробатические трюки. Сегодня мне этого не хватает.) У Муассака осталась пленка, сделанная на дне рождения моего племянника.
Увидев мою разбитую морду, Шале так смеялся, что пришлось попросить у него вдвое больше обычного. Я не думал, что у него хватит смелости опубликовать фотографии Муассака, накачанного под завязку. (Позже я понял, что Шале посылал меня на задания не только для того, чтобы опубликовывать в своей бульварной газетенке скандальные снимки. Этот подонок собирал свой собственный архив, который давал ему возможность давить на определенных людей. Муассак рано или поздно узнает это на собственном опыте.) В конце концов это его проблемы. Я вспоминал лицо Анны, как она посмотрела на меня, когда меня били, и от этого мне стало в сто раз хуже, чем от физической боли.
Крики чаек начинают меня утомлять. Я включаю радио погромче. Анна не произносит ни слова, елозит на шезлонге, пытаясь устроиться поудобнее.
Через день ко мне постучали. Никто не заглядывал без предупреждения ко мне в берлогу — в маленький домик в Атис-Монс. Перед тем как открыть дверь, я сменил компресс, который последние дни не покидал моего носа. За дверью стояла Анна, в джинсах и кроссовках, волосы стянуты в хвост. Одна.
— Никто не знает, где я живу.
— Сегодня утром я была у вашего патрона. Раз уж он раскололся, вы можете меня впустить.
Она ойкнула от неожиданности, когда увидела, что заменяет обои у меня в гостиной. Несколько десятков фотографий были приклеены скотчем прямо к стене. Ее спина, ее ноги, ее лицо, ее руки, поглаживающие тело, крупным планом ее улыбка, длинные волосы, такие же, как на пляже в Лос-Анджелесе, ее загорелые груди.
