Все девушки любят опаздывать - [39]

Ноги затекли: неудобно долго сидеть с поджатыми коленками, и я встала, прервав свое горестное занятие. Из разбитого окошка сильно дуло — буйный ветер, принесший зиму, дул как раз в мой подвал. Я решила, что одним одеялом укутаюсь с головой, а вторым законопачу проем. Помирать, так хотя бы в относительном комфорте… Залезая по трубам, обнаружила, что обе они сделались одинаково ледяными, — значит, в доме отключили горячую воду. Изверги… Воспользовавшись краешком одеяла, как защитной рукавицей, я извлекла осколки стекла из рамы и спрыгнула вниз, чтобы свернуть одеяло по размеру окна. И тут явственно услышала рокот приближающегося автомобиля. Господи, неужели?! Значит, они не такие уж законченные изверги, если вспомнили обо мне! Боже, какое счастье!

Машина, судя по звуку, остановилась с другой стороны дома — у парадного крыльца. Заскрипел снег под подошвами ботинок, что — то брякнуло, стукнули ставни, до меня доносились обрывки слов, невнятно переговаривающиеся голоса, но к подвалу никто не спешил.

— Я здесь! — силилась как можно громче крикнуть я, но из горла вырывалось лишь простуженное сипение.

В нетерпении я запрыгала на трубе. Труба прогибалась, грозя оборваться. Я раскрывала рот, но и сама себя не слышала. Шаги раздались совсем близко. Чей — то незнакомый голос заключил:

— Похоже, мы опоздали, или это была ложная тревога. В доме пусто, и в подвале никого нет.

Как же нет? Сорвавшись с трубы, я скинула одеяло, схватила грабли, опрокинула ведро и загрохотала железом по железу, чтобы привлечь внимание. Сама чуть не оглохла, но снаружи меня вряд ли кто услышал. Нет, тревогу надо бить на улице!.. Я снова взобралась на трубу, просунула грабли как можно дальше на улицу и стала водить ими по снегу, как умалишенный, который затеял подготовку к посевной на пороге зимы.

— Погоди, Димыч, в доме должен быть черный ход. Или, может быть, второй подвал. — Мужской голос доносился из — за угла.

— У — у — у, е — е — е, — давила я из себя, задыхаясь от паники.

— Брось, Андрюха, поехали назад, — предложил тот же мужчина, который констатировал опоздание.

Андрюха? Может, это Ткач?! — учащенно забилось мое сердце, и я настолько ожесточенно застучала граблями, что металлическая насадка отвалилась.

— Димыч, здесь свет горит! — громко сказал предполагаемый Ткач и громко спросил: — Есть кто живой?

— Я! Я! — пыталась выкрикнуть я и издавала пустые пневматические звуки, похожие на выхлопы, только очень слабые, тихие. Ничего иного мне не оставалось, как размахивать черенком от грабель.

Андрей Казимирович заметил его, нагнулся, заглянул в оконце, а я, увидев это, соскользнула с влажной трубы и свалилась вниз, грохнувшись плашмя об пол. Перед глазами потемнело, будто лампочка потухла, было больно — так, что я решила, что все мои внутренние органы полопались, а позвоночник и ребра развалились на осколки, как оконное стекло.

— Димыч, двигай сюда, Юля тут! Как я и предполагал, здесь есть второй подвал! — развил активность чуткий, умный и добрый Ткач.

Но у меня уже не осталось сил для радости. И способность двигаться я утратила, только часто — часто дышала: наверное, мои легкие сдулись, как купол охладевшего монгольфьера… В ту томительную минуту я убедилась, что души деревьев действительно похожи на души людей, которые немы: и те и другие не имеют возможности высказать своих чувств и переживаний… Только слух меня не подвел: он отчетливо фиксировал звук сбиваемого с петель подвальной двери замка. Странно, но близость спасения не прибавила мне сил, а, наоборот, лишила их последних остатков.

— Юля, Юлечка! — Андрей Казимирович кинулся ко мне. — Что с тобой, девочка? Ты ушиблась, да? Бедненькая, тебе больно…

Он поправил мои очки, погладил по щеке, провел рукой по волосам, откинув челку со лба. Осторожно приподнял мою голову, просунув ладонь под затылок.

— Вы приехали, — сказала я беззвучно и попробовала улыбнуться. А получилось: просто закрыла глаза. Нет, сознание не отключилось, но на меня нашло некое затмение. Я погрузилась в прострацию, перестав реагировать на действительность. Наверное, мои нервы перегорели, как перегорают сопротивления в электрических приборах.

— Надо же, какие уроды! Звери! Бросили девушку в холодном подвале! — сокрушался мужчина, которого Ткач называл Димычем. На нем была милицейская шинель, и я ощутила ее колючую шершавость, когда он взял меня на руки и понес к машине, ругаясь: — Поджечь бы этот проклятый дом! Мерзавцы, творят что хотят!

Он припомнил и другие, отнюдь не парламентские выражения. Для меня они прозвучали как музыка, как гимн торжеству справедливости. Третий мужчина, прибывший с освободительной миссией, оказался водителем «Волги». Он распахнул дверцу, Андрей Казимирович пролез в глубь заднего сиденья, а меня разместили таким образом, чтобы затылок оказался на плече Ткача.

— Юлечка, ты согреваешься?

— У-у, — невразумительно откликнулась я и слабо мотнула головой.

— Может, отвезти ее в больницу? — предложил Димыч. — Вдруг у девушки истощение или обморожение. Мы же не врачи, чем мы поможем?

— У-у. — Я отрицательно помотала головой и выразила протест.