Все девочки взрослеют - [6]

Я покраснела, вспоминая руки и губы Джеймса и то, как уважительно он посмотрел на меня, но рассказывать ничего не стала, тем более что Тамсин еще ни разу не целовалась. К тому же, если я поделюсь с ними, Тодд немедленно всем растреплет. Например, своей матери.

Френчель свернулась клубочком, потом растянулась и мерно засопела. Лестница заскрипела под медленными шагами матери. Я перекатилась и зарылась лицом в подушку. Как обычно, мама на мгновение остановилась, восхищаясь часами.

— Ш-ш-ш, — прошептала я. — Это мать.

Тишину нарушала лишь Тамсин — она то вынимала зубную пластинку изо рта, то вставляла обратно. Наконец мать направилась к себе в спальню. Я перекатилась на спину, уставилась в потолок и завела свою любимую шарманку:

— Десять причин, по которым я терпеть не могу свою мать.

— Началось, — пробормотала Тамсин.

— Пардон, — сказал Тодд и направился с пижамой в ванную.

Я проигнорировала обоих.

— Первое: ее сиськи.

— Нормальные сиськи, — возразила Тамсин, не отрывая глаз от «Мира призраков»[16], подаренного мной на Хануку и заменившего предыдущий экземпляр, который она зачитала до дыр.

Вернулся Тодд, босой, в льняной полосатой пижаме, пахнущий кремом от прыщей и мятной зубной пастой. Темно-коричневые волосы были зачесаны назад, губы, нос и дуги бровей в точности повторяли сестринские. Хотя Тодд пока не интересуется девочками и относится к ним только как к друзьям, это, наверное, последний раз, когда ему позволили ночевать в одной комнате с нами. («Я уже мужчина», — сказал он, скорчив гримасу.) Дело в том, что завтра у Мармеров званый завтрак. Еду привезут в шесть утра, и миссис Мармер решила, что нужно дать близнецам как следует выспаться, невзирая на опасность совместной ночевки.

— Просто они… ну, ты знаешь, — Тамсин повернулась на бок. — Они большие.

Я вздохнула. Тодд и Тамсин — мои лучшие друзья с детского сада. Мы познакомились в тот день, когда Мэтью Свотнер начал дразнить меня из-за слухового аппарата и обзывать Робозавром. Близнецы забрались ко мне в песочницу и велели Мэтью убираться. У Тамсин были косички с красными лентами, у Тодда — красная бейсболка. Тодд дал мне поносить бейсболку, а Тамсин повязала на руку одну из ленточек. За обедом они сели по обе стороны от меня и сверкали глазами на Мэтью и всех, кто только осмеливался посмотреть в нашу сторону. «Твои личные „Плоды ислама“[17]», — сказала мать, когда впервые их увидела. До сих пор не знаю, что она имела в виду. Ясно одно: Тамсин и Тодд так и не поняли, какое чудовище моя мать.

— Ее сиськи попросту нелепы, — продолжала я. — Знаете, какой у нее размер лифчика? Девяносто «джи».

— «Джи»? — повторил Тодд. — Разве такие бывают?

— Бывают. Ей приходится покупать их в интернет-магазинах, потому что в обычных такие не продают.

— Ух ты! — отозвалась Тамсин, но уважительно, а не испуганно. Не то что я, когда увидела этикетку на мамином бюстгальтере.

— И она всегда носит одежду, в которой видны ее сиськи! — Я покачала головой. — Хотя, наверное, она не виновата. В смысле, разве такие можно скрыть?

Я уставилась в потолок, помолчала и сообщила друзьям самое худшее:

— И теперь у меня растут такие же.

— Везет тебе! — Тамсин оторвалась от книги и печально взглянула на собственную грудь. — Парням нравятся большие сиськи.

— Поэтому наша мама и купила свои, — подтвердил Тодд.

— Она считает, что в шестнадцать мне тоже можно будет вставить силикон, — усмехнулась Тамсин. — Ну-ну.

Я покраснела, снова вспомнив Джеймса. Судя по всему, моя грудь его не смутила.

— У Эмбер Гросс нет больших сисек, — возразила я. — У Эмбер Гросс, считай, вообще нет сисек.

— Да, но она же Эмбер Гросс.

Звучит глупо, но я прекрасно поняла, что Тамсин имеет в виду. Несмотря на свою фамилию, казалось бы верный повод для издевок[18], Эмбер Гросс — самая популярная девочка в нашем классе. У нее каштановые волосы, прямые и блестящие, как атласное покрывало, и сверкающая улыбка. Можно подумать, у нее на зубах бриллиантовые скобки. Еще ни один прыщ не осмелился осквернить ее кожу. У нее маленькое идеальное тело и ладно сидящая идеальная одежда. Она встречается с Мартином Бейкером, который играет в младшей школьной футбольной команде, хотя учится лишь в седьмом классе. Но самое классное то, что Эмбер может общаться с кем угодно: родителями, учителями или парнями, и все ее высказывания — в точности то, что надо.

Я же — анти-Эмбер, девочка, незаметная в толпе. Та, что на школьных фотографиях стоит в заднем ряду, сутулится и смотрит в сторону. Та, что смеется и кивает шуткам, которых толком не слышит, в надежде, что они достаточно хороши. Я никогда не знаю, какие слова уместны. А если что-нибудь и придумаю, в половине случаев меня просят говорить громче или повторить. Дело в том, что у меня настолько тихий, скрипучий и странный голос, что люди не слышат или не понимают меня.

Я привыкла считать себя особенной, в хорошем смысле, как вечно твердит мать. Помню, в три или четыре года в кабинете логопеда мать держала меня пальцами за подбородок, осторожно двигала мое лицо, а я смотрела на ее губы в зеркале. «Следи за мной, Джой». Я родилась недоношенной, с небольшой потерей слуха в одном ухе и средней — в другом, так что поздно заговорила. В детском саду я расстраивалась, когда люди меня не понимали, визжала, кидалась игрушками, бросалась на пол и колотила руками и ногами. Мать ходила со мной в сад каждый день. Никогда не злилась, не теряла терпение. Ждала, пока я перестану плакать. Потом вытирала лицо, давала яблочный сок в бутылочке и вела к мольбертам или в уголок сказок, где сажала на колени и читала вслух. Дома мы упражнялись перед зеркалом, глаза в глаза, ее пальцы — на моем подбородке. «Ты отлично справляешься! У тебя получается! Скажи „ммм“». Она прижимала одну мою руку к горлу, и я чувствовала вибрацию звука, а другую — к губам, и руку обдувал воздух из носа. «Скажи „ммм“. Скажи „ммм“. Скажи „мама“».