Все дело в кепке - [4]

— Вылечился, что ли? — съехидничала Машка.

Псих — это второе кодовое название Ильи Кораблева, широко распространенное в кругу Ленкиных подруг, но часто используемое только Машкой.

* * *

Это было в ночь с седьмого на восьмое мая, почти через год после их знакомства. Ленка никогда не помнила даты, но эту не могла забыть. Той злополучной ночью она просмотрела трагикомедию «Я тебя не люблю, пойди прочь» в исполнении мужчины ее мечты.

Она до сих пор не могла понять, что это было: неистовый приступ сумасшествия или талантливая актерская игра. Если второе, то Меньшиков тут и рядом не лежал, а Кораблев имел полное моральное право заявиться в Академию киноискусств и потребовать «Оскар» за лучшую мужскую роль всех времен и народов. Уж слишком по-настоящему все это было.

Он сказал сначала тихо: «Я тебя не люблю, ты мне не нужна». Потом долго что-то кричал про ненужную ему ответственность, про то, что не хочет, чтобы его любили, но и секс без любви ему не нужен. Ленка тоже кричала, срываясь то на хрип, то на слезы. Она никогда до этого не кричала на Кораблева, она вообще никогда не кричала, не хрипела и не плакала на глазах у мужчины.

— Из-за тебя мне стало намного хуже, — вопил Кораблев так, что Ленке становилось страшно, — я уже почти вылечился, но сейчас мне опять плохо! Как я вас, всех женщин, ненавижу!

— Чего ты уже «почти»? — оторопела Ленка.

— Блин, надо было сразу тебе сказать. Я — идиот, больной на голову. Понимаешь? Я — псих, псих с дипломом и справкой! Я уже три года к психиатру хожу. Когда мы с тобой познакомились, все было хорошо, я почти уже выбрался. Но из-за тебя мне опять стало плохо.

— Ну конечно, из-за меня! Ты ведь больше ни с кем не встречался весь этот год! («И зачем я это сказала, я ведь знаю, что ни с кем он не встречался», — упрекнула себя Ленка.)

— Да, представь себе, ни с кем! А сейчас — все, точка, понимаешь? Точка! Я больше не хочу тебя видеть. Никогда.

Ленка похолодела, сердце упало куда-то совсем низко. В пятки? Нет, пятки уже забронированы душой для подобных ситуаций.

— Я тебе не верю, — уже спокойно, без слез и истерики сказала она.

— А придется поверить, — ухмыльнулся Кораблев. — Справку показать?

— Нет, спасибо, — отрезала она. — Знаешь, я никуда сейчас не уйду. У меня был порыв одеться и убежать. Но я этого не собираюсь делать, ведь если я убегу сейчас, то это и будет точка. А я не хочу ставить никаких точек. — Ленка говорила совершенно спокойно, и все это уже походило на деловые переговоры.

— Лен, забей на это, пожалуйста.

— Нет, я не буду ни на что забивать. Забивают гвозди в доски, а я никогда не забиваю.

— Разумеется! Ты никогда не забиваешь! А по всей квартире на стенах у тебя, наверное, развешаны плакаты «Никогда не сдавайся», — изобразил из себя ясновидящего Кораблев.

— Нет, ничего у меня не развешано. Я птичек не люблю, а на этих плакатах птичка нарисована.

— На птичек тоже забей. Слушай, давай спать ложиться, поздно уже — домой я тебя не пущу. Я себе на диване постелю, а ты ложись здесь.

— Ты меня, может, и не пустишь домой, но я все-таки пойду.

И все же они легли спать. Слово «спать» тут не совсем уместно — оба весь остаток ночи не спали. У Ленки было странное чувство, будто ничего не происходило, на душе не было никакого камня, как это обычно бывает, и даже сердце не болело. А сердце у Ленки всегда болело в критических ситуациях. Она не хотела, чтобы наступало утро. Но утро наступило. «Кто бы сомневался», — подумала Ленка. Они с Кораблевым одновременно сделали вид, что проснулись.

— Доброе утро, — как ни в чем не бывало, весело сказал Кораблев.

— Доброе, — с сомнением ответила Ленка.

Чуть позже она начала сомневаться уже в другом. Они пили кофе, как они всегда это делали: со взаимными подколами и шутками. «Может, все же померещилось мне — мало ли чего в вино намешать могли, — с надеждой думала она. — Или же вдруг вдобавок к сумасшествию у Кораблева еще и амнезия. Было бы неплохо», — уже смеялась про себя Ленка.

Они вышли из дома, на улице было солнечно и очень холодно.

— А завтра мой любимый праздник, — зачем-то сказала Ленка, когда они уже дошли до места «икс», где обычно прощались.

— И чего такого особенного в Дне Победы? — поинтересовался Кораблев, хотя он никогда не интересовался такими мелочами из Ленкиной жизни.

— Единственный день в году чувствую гордость, что я русская, горжусь буквально до слез. А еще очень песню люблю «День Победы», а ее только девятого мая и крутят. Ну и вообще, генетическая память и тому подобное.

Кораблев ничего не ответил. Надо было прощаться. И они попрощались — он чмокнул ее в губы и ничего не сказал. В этом не было ничего необычного — они всегда прощались молча. Не было ничего необычного и в том, что сразу после прощания у Ленки сильно кольнуло сердце — верный признак того, что «уже пора расстраиваться» и «все плохо».

И она расстроилась. «Надо же, последний раз мне в шестнадцать лет казалось, что жизнь кончена, и на тебе, уже двадцать три, а она опять кончена, — думала Ленка. — А я ведь совсем забыла, что может быть так больно. Эх, пропала во мне мазохистка. Но ведь теперь я точно знаю, что люблю Кораблева! Хоть что-то положительное есть всегда и во всем. Ладно, вот сейчас я немного пострадаю, но потом соберусь и обязательно придумаю, как все вернуть, ведь обязательно должен быть способ, как все исправить, хотя бы один».