Все дальше и дальше! - [10]

Открыв для себя этот тактический прием, я стал ловить рыбу без перебоя. Прямо не верилось, что до этого я целый день проторчал на воде без всякого результата. Меня уже не злили победные вопли с соседней лодки. Мне было хорошо. Я и сам начал издавать победные крики, ни в чем не желая отставать от соперников. Капитан катера, когда я стал кидать на дно его посудины пеламиду за пеламидой, выплюнул изо рта окурок дешевой сигары и, радостно гогоча, завопил во всю глотку так, чтобы его было слышно на других лодках: «О-го-го! Вот дерьмо! Вот зараза!» — и тому подобное, хотя, видит бог, в моих достижениях не было ни малейшей его заслуги. Хриплым, пропитым басом капитан выкрикивал разные соленые слова и выражения, которые я мысленно тут же переводил на японский язык и, будучи представителем нации, в обиходе которой крепкие ругательства отсутствуют, застенчиво краснел. Видимо, в моем языковом образовании есть значительный пробел. Я всегда забываю, что непристойности являются просто вводными выражениями, не несущими смысловой нагрузки, и их надо пропускать мимо ушей. Я же начинаю переводить их дословно, и мне на миг делается непонятно, какое отношение имеет мой успешный лов пеламиды к экскрементам, женщинам легкого поведения и так далее. (А вдруг имеет?!)

Значит, так. Большая часть дня у меня ушла на то, чтобы понять тактику лова, а вскоре после этого уже и стемнело. Могу без ложной скромности сказать, что сегодня я был на высоте. Во всем теле чувствовалась блаженная опустошенность и умиротворенность. Я чувствовал себя аккумуляторной батареей, до отказа насытившейся электричеством. Ровный, уверенный гул мотора, тянувшего катер вверх по течению Гудзона, звучал для меня биением моего собственного сердца. Вот они — мощные сияющие громады Манхэттена. Затем пустыри Южного Бронкса, похожие на выжженное пепелище. Остановившиеся стрелы и колеса аттракционов Кони-Айленда. Бесчисленные висячие мосты, могучие и в то же время такие хрупкие и воздушные. Возвращаясь в сей современный Вавилон, вечно погруженный в сиюминутные заботы, я, впервые забыв о грязи и мерзости этого города, испытывал ощущение покоя.

Вернувшись на берег, в отель, я чуть не свалился с ног от усталости. Не было даже сил принять душ. Упав на кровать, я вдохнул полной грудью, а выдохнул уже во сне. Проснулся далеко за полночь. В голосе поздней ночи есть особая, глубокая проникновенность, навевающая тихую грусть. Резкий визг автомобильных тормозов врывается с невидимых пустынных улиц пронзительным диссонансом. Если бы я был композитором и писал в стиле конкретной музыки какую-нибудь «Городскую симфонию», я бы обязательно включил в нее звуки ночных кварталов.

Лениво, полусонно размышляя над подобными вещами, я вдруг почувствовал, что правая моя рука онемела, а пальцы затекли и болят. Правая сторона и верх спины, мышцы плеча совсем одеревенели. У меня иногда бывают жестокие и неожиданные приступы этой болезни, но в море, размахивая удочкой, я, конечно, и думать о ней забыл. Мой лютый враг следовал за мной по пятам с самой Аляски, не показываясь на глаза и усыпляя бдительность, и вот, выбрав момент, встал на дыбы и ощерил пасть. Ловя с борта яхты треску в заливе Кейп-Код, я уронил в море свой любимый спиннинг, но эта беда, увы, была еще ужасней. Мой возрастной недуг, от которого немеют руки, в Америке называют «манкихэнд» — «обезьянья рука». Вот, стало быть, я и обобезьянился. Как ни хорохорься, как ни молодись, а проклятые годы все же дают себя знать.

Посему в один из следующих дней я потащился на квартиру к Шестому Дану, который обещал мне сеанс массажа. Его дом находился в квартале, бары и дискотеки которого пользуются особой популярностью среди гомосексуалистов. Мой дзюдоист (на самом-то деле его зовут Кимура Масару), уложив меня на не слишком изысканный коврик, начал давить и мять пальцами мою спину, не умолкая при этом ни на минуту. Он то обсуждал местных гомосексуалистов, то рассказывал о себе, все время перескакивая с одного на другое. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как он покинул Японию и поселился в Нью-Йорке. Когда-то Кимура работал тренером по дзюдо, но вот уже два десятилетия он дрейфует по волнам этого города, испытывая на себе то его центробежную, то центростремительную силу. Шестой Дан немало пережил на своем веку, но на судьбу не жалуется, голос его звучит бодро, и чувства юмора ему не занимать. Сначала он стал рассказывать о том, как был владельцем сувенирной лавки в Гонолулу, потом вдруг перескочил на описание своего грандиозного коммерческого проекта. Оказывается, он собирается открыть торговлю косметическим молочком для разглаживания морщин, которое добывают из жира мексиканской черепахи. Несмотря на очевидную достоверность рассказов, переходы массажиста от одной темы к другой были настолько неожиданными, что я и не пытался понять все до конца, а только слушал и поддакивал.

Это самое косметическое молочко — «крим оф тёртл ойл[20]» — изготавливается каким-то там хитрым способом из жира черепахи, которая водится в Мексиканском заливе. Черепахи с таким замечательным жиром живут в заливе испокон веку, местные сеньоры и сеньориты издавна пользуются драгоценным молочком. Прознав о том, что это косметическое средство начинает пользоваться популярностью у стюардесс авиакомпании «Панамерикэн», Кимура поспешил отправиться в те края и скупил все сырье, которое имелось в наличии. Оседлав мою поясницу и разминая правую лопатку, Шестой Дан доверительно поведал мне, какое блестящее будущее ожидает его затею. Если дело пойдет, говорил Кимура, то черепаховое молочко будет соперничать с продукцией «Коти» и «Диора».