Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить - [52]

Король ничего не знал про споры о его судьбе. Самой большой радостью для него было в те дни, когда ему позволяли общаться с детьми, проводить с дофином, со «своим любимым малышом», уроки географии. Вместе они рисовали географические карты.

11 декабря в пять часов утра во дворе Тампля установили пушки. Лицо короля оставалось бесстрастным. В одиннадцать часов он играл с сыном, у них были кегли и волчок, потом игрушки отняли. В двенадцать часов дня пришли мэр, прокурор и некоторые другие члены магистрата и отвезли Людовика XVI в Национальный конвент, где его допрашивал депутат-якобинец Бертран Барер, противник Дантона. Рассказывают, что Людовик на этом допросе явно был сильнее и своим дружелюбием несколько раз вывел Барера из себя. По окончании допроса король потребовал копию обвинительного заключения и юрисконсульта. Наверно, он удивился, когда его просьба о юрисконсульте была и в самом деле удовлетворена. Выбор короля пал на Кретьена Гийома де Ламуаньона де Малерба. Все остальные кандидаты отказались из страха за свою жизнь. Конвент согласился с этой кандидатурой. Малерб назначил адвоката — Раймона де Сэза, который уже защищал королеву в деле об афере с колье, представляя ее в суде.

Посещая Тампль, Малерб каждый раз старался вселить в короля надежду. Прусские войска вот-вот покончат с террористическим режимом Робеспьера, скоро король снова будет сидеть на троне. По-видимому, эти слова не производили на короля ни малейшего впечатления. Насильственно отвоеванный трон, по его словам, не представлял бы для него никакой ценности. Он высказал Малербу всего одно желание: как можно быстрее передать священнику, патеру Эджворту, просьбу напутствовать короля перед смертью, когда пробьет его последний час. Король уже жил в ожидании близкой смерти. Он спросил Малерба, видел ли тот «белую даму».

— Белую даму? Кого вы имеете в виду? — спросил Малерб.

— А разве вы не знаете, — ответил король, — что, по народному поверью, незадолго до смерти члена моей семьи во дворце начинает проказничать дама в белых одеяниях?

Король запретил, и это признают даже самые неблагожелательные биографы, любой намек на сострадание и жалость к себе. Малерб в своих записях подчеркивает, что хотя король и настаивал на положенной защите, но не потому, что надеялся на признание его невиновным или верил, что обязан отчитаться перед народом, а только, чтобы не оказаться виноватым перед Богом в самоубийстве.

В декабре состоялась последняя попытка спасения. Годой, премьер-министр Испании, попытался заинтересовать Уильяма Питта Младшего, английского премьер-министра, в спасении Людовика XVI. Дантон снова согласился взять деньги, чтобы организовать освобождение. Ноэль, агент Дантона, встретился с Питтом для переговоров. Дантон требовал сорок тысяч фунтов стерлингов. Для Питта это оказалось слишком дорого.

В день Рождества 1792 года Людовик XVI долго молился. Он читал Тацита и писал завещание. Кстати, документ поражающего величия духа. В нем он прощал всех, в первую очередь своих врагов и своих неверных друзей, а также свою жену («если она думает, что в чем-то должна укорять себя») — и всю Францию. И просил прощения у всех, кого он, «не желая того, оскорбил». Его завещание венчают знаменитые слова: «Я советую своему сыну, если ему выпадет несчастье стать королем, думать о том, что он целиком и полностью должен работать на благо своих соотечественников, что он должен забыть про всякую ненависть и чувство мести, особенно относительно несчастий и бед, которые сейчас переношу я».

26 декабря в десять часов утра он снова предстал перед Конвентом. Раймон де Сэз красноречиво защищал его. Он указал на то, что весь процесс — фарс, что все направленные против Людовика XVI обвинения беспочвенны, и в заключение воскликнул:

— Послушайте, что говорит история о его славе: Людовик взошел на престол в двадцать лет, в двадцать лет он уже служил образцом нравственности, он не проявил ни слабости, в которой его можно было бы обвинить, ни пагубной страстности, он был экономен, справедлив и показал себя последовательным другом народа — и вот сегодня от имени этого народа вы требуете!.. Граждане, я не могу закончить эту фразу! Я умолкаю перед историей. Подумайте, каким будет ее приговор и каким будет суд Божий!

Потом слово взял сам Людовик:

— Сейчас, говоря с вами, возможно, в последний раз, я заявляю, что моя совесть ни в чем меня не укоряет и что мои защитники говорили вам только правду. Я никогда не боялся, что мое правление будет расследоваться публично, но мое сердце разрывается от того, что в обвинительном заключении есть пункт, будто бы я хотел пролить кровь народа…

Депутаты растерялись. Король ни словом не обвинил своих врагов, чтобы защитить себя. Настроение Национального собрания изменилось. Жирондист Ланжюине высказался за то, чтобы снять обвинение, Бриссо, один из предводителей жирондистов, предостерег от возмущения европейских государств и предложил сослать Людовика в Соединенные Штаты, даже якобинец Луи Робер выступил за отсрочку приговора.

28 декабря Робеспьер произнес речь, предопределившую исход процесса, в которой он от имени добродетели, «той добродетели, которая на земле всегда в меньшинстве», потребовал крови. Депутаты были запуганы. Когда Людовик XVI покидал зал, он сказал Малербу: