Я молчала. Мне не хотелось ничего говорить и в то же время очень сильно хотелось посмотреть на Александра Андреевича. Какие у него, оказывается, красивые руки. Серые глаза, но не стальные, как у Самолетова, а теплые, как кошачий мех, я бы даже сказала, оттенка серой кошки. Лоб с двумя продольными морщинами, русые волосы, щеки и подбородок подернуты ровной голубоватой щетиной, как бывает у мужчин, которые бреются электрической машинкой. Шея, кадык, под черным пиджаком — белая майка.
И он уверяет, что нам будет очень хорошо.
— Когда я увидел тебя там, в холле больницы, во мне как будто что-то щелкнуло, — заговорил Александр Андреевич, — ты выглядела такой естественной, красивой, нежной… У тебя яркая внешность, теплая, кожа смуглая, ямочки на щеках. Я решил, что у тебя наверняка кто-то есть, что я еще мог подумать. Явно не то, что ты сжигаешь литературу в состоянии алкогольного опьянения и это твое хобби… Ты мне безумно понравилась, с первого взгляда. И когда ты согласилась пойти со мной пообедать, я был просто вне себя от радости. Я понимаю, что все как-то слишком сумбурно, быстро, не к месту, но, Саша… Ты мне очень, очень нравишься. Давай попробуем?
— Саша, мне очень страшно, — сказала я, посмотрела ему в глаза и заплакала.
Спустя час мы шли по Петровскому бульвару, доктор обнимал меня за талию.
— А как там папа? — спросила я.
— Получше, — сказал он, — ты его навестишь?
— Да. Думаю, да.
— Ты — умница.
Тополиный пух крутился в воздухе, как снег в стеклянном шаре. На лавочках обнимались мужчины и женщины, в открытом кафе играла музыка, матери везли коляски с младенцами. И много чего еще происходило, но это подробности уже другой истории. А моя закончена.
Спасибо за внимание.
