Все, что шевелится - [27]

Сяо, конечно же, быстро обнаружил пропажу своего любимого золотого коня (Огонька он уже считал своим), любимой верблюдицы и ещё более любимой жены. Тут же кинулся в погоню, но предусмотрительный Малан велел Яшил Сагану метко швырять в преследователя метеориты.

Когда Сяо впервые получил по лбу посреди пустыни, где негде было укрыться самому опытному врагу, где и разведчик-невидимка торчал бы, как клён одинокий, и обязательно отбрасывал предательскую тень, он решил – случайность. Получив горячим булыжником вторично – аж длинные зубы выпали, – он задумался. Когда небесный камень навернул по затылку, да так, что коса вспыхнула, Сяо понял: дело нечисто. Погоне препятствует сам Гуй. Доказательства просты: враг не отбрасывает тени, остаётся невидим, а ещё поджигает, кого не полюбит. Значит, перед ним огненный Хогуй.

Как избавиться от злого духа, Сяо знал: нужно очень громко читать классическую литературу (хотя свитков у владельца стад верблюдов и овец не могло быть в принципе). Гуй страшно боится календарей (но откуда календари у бедного скотовладельца?) и опасается тростника, трясясь, что тростинкой напишут какую-нибудь занудную классику (но в пустыне тростник не растёт), брезгует мочи и плевков (а вот этого добра хватало). Хозяин помочился сам и слугам велел. А те верблюдов заставили. Потом Сяо восемь раз плюнул, и слуги плюнули, и верблюды. Оплёванный с головы до ног Хогуй ушёл в свою сторону, а скотовладелец – в противоположную. Повернулся через левое плечо кругом, смирившись с потерей, и радовался, что сам жив остался.

…А караван из коня и верблюда медленно продвигался на северо-запад. Мчаться быстрей не позволяли возможности верблюдицы. В полдень, в самую жару, Джору догадался, что голозадую пленницу пора бы и освободить: напекло. Он видел, что лоно её раскрывается, как зев, задыхаясь вроде вынутой из воды рыбы.

– Стоять, – шепнул Огоньку, тот и остановился. Юноша спустил пленницу на песок, стащил алые шаровары с головы и велел надеть куда положено.

– Твоя надевай шальвар, моя жалеть твоя нефритовый ваза, – признался он.

Украденная жена молча переодела штаны с головы на попу.

– Моя зовут Джору, – учтиво представился грабитель.

Пленница спорить не стала. Привычно села на верблюдицу…

К вечеру пустыня кончилась, начались горы. Через какое-то время они наткнулись на ручеёк под раскидистой сосной. Устроили привал. Юноша наколол очиром полешек и развёл костёр, блеснув на сложенные деревяшки лучиком, который отразил полезный в походе очир. Поесть было нечего, даже верблюдицу не подоишь, потому что Светлой приспичило рожать здесь и сейчас. Пока желтокожая ей помогала, Джору решил заняться охотой. Он бросил очир, не особенно и задумываясь – в какую сторону. Знал, что тот непременно вернётся в руки хозяина. Волшебное оружие сбило с ветки рябчика-сеголетку и прилетело назад. В конце пути оно вызвало ма-аленький дождичек, и всё бы ничего, но вода вылилась прямо в костёр и загасила его.

Разведу заново, без обиды, спокойно подумал богатур.

На сей раз обошёлся без очира, потому что светило ушло за гору по левую руку, а без его лучей отражать нечего. Пришлось ползать по камням, искать кремни. Искрами опытный таёжник поджёг клок сухого мха, подбросил хвоинок, веточек, сучков. Пламя весело затрещало. Гессер нашёл глины, замесил и закатал рябчика в комок. Сунул в огонь, а сверху накидал много-много дров.

Взошёл месяц. Светлая верблюдица разрешилась верблюжонком – совсем уж белым. Юноша взял палку и выкатил глиняный шарик из огня. Очиром разбил пополам его и птичку. Подал пленнице ту половину, которая оказалась в левой руке. Женщина приняла полшара с половинкой самоощипавшегося рябчика (перья пристали к глине) как тарелку, даже бульон – птичий сок – в ней плавал. Как говорится:

Шишку кедровую сбивши –

пощёлкай орешков,

рябчика взяв на таёжной поляне –

покушай, но помни:

может быть, день этот –

самый последний твой день, господин.

В благодарность за изысканную еду женщина сняла шёлковые шаровары и показала невинному парню то, что полдня болталось у него перед самым носом.

– Пусть твоя люби моя часто-часто.

– Я и редко-то любить не умею, – испугался Джору.

Желтокожая пленница изрекла своим по-кошачьи музыкальным голоском:

– Ваше мужское начало, что Яном зовётся, сущности две составляет всего лишь: сунь-вынь и беги. Женское дело намного сложнее – рожать после встречи. Вот таковы существуют законы в стране нашей Инь.

Джору не стал спорить с женщиной, сам он рожать не пробовал и даже никогда не задумывался: зачем это бабы рожают? Хотя и подозревал, что исключительно с одной зловредной целью над мужиком поизмываться. А зачем ещё?

Иньястранка протянула смуглую ручку и погладила парня повыше колена, пониже пупка. Он машинально ударил её по руке, полагая измену. Потому что моментально изменился мир внутри и вокруг: тело его больше не думало о сохранности нелепой и никчёмной жизни хозяина, ненавидело и готово было убить на месте за то (Гессер аж язык прикусил), что хозяин не позволяет ему, телу, сделать неизбежное неотвратимым. Более глупый сразу бы сдался и не стал спорить, более умный – уступил после недлинного сопротивления, а юноша был не дурак, но и не глуп. Решил дело делать, только вот не знал – как.